Вот и огонёк впереди разросся, стало видно костёр на причале. У костра – тени, немного – трое, четверо… пятеро. Увидев вырастающие из тумана тени насадов, двое поневоле пятятся. Ещё прежде первого деревянного стука резного носа насада о причал – чьи-то пошевни ударяются в настил из плах, снова и снова. Прыгает сам Мечеслав, успевая подивиться шалой радости на лицах молодых парней, стоящих у костра – ни мечей, ни кольчуг, стеганки, шлемы, топоры да короткие копья, по лицам не воины, не селяне, что-то вроде обозной челяди у Радосвета.
– Немцы? – коротко звучит княжий голос над причалом. Отвечает кто-то постарше парней-костровых:
– К утру ждём.
– Успели! – выдыхает над ухом Мечеслава Икмор.
– За мной! – приказывает князь.
Навстречу дружине, устремившейся за вождём, из тумана вздымаются на лосиных ногах свай знакомые вятичу по родным лесам лабазы. Только тут они попузатее и берегут не охотничью добычу, а улов рыболовов да купеческие товары. В этой половине Подола люди не живут – тут по весне всё топит Днепр Славутич. Под ногами хрустит сухой рогоз, шуршит осока. Мимо мелькает чьё-то испуганное лицо, белое в тени деревянного брюха лабаза – вятич было разворачивается вслед немедля скрывшемуся среди леса свай незнакомцу, Ратьмер одергивает за плащ:
– Брось! Холоп купеческий хозяйское добро сторожит…
Да когда уже кончатся эти лабазы?
Словно услышав мысли вятича, длинноногие срубы расступаются в стороны. Под пошевнями глухо гудит мост, и перед молодым князем и его дружинниками распахивается просторная площадь. Вятич чуть не спотыкается, вертя головою – Ижеславль или Хотегощь уместились бы тут трижды, если не четырежды. Не в Киеве, не на Подоле – вот тут, на площади…
Те, кто бегут рядом, не оглядываются – прибавляет шаг и вятич, думая, что в Новгороде-Северском за это время они уже были бы в крепости – не напрасно, видать, спутники смеялись над ним, когда он принял Новгород за стольный город руси!
Теперь уже не лабазы вокруг – дома. Верней сказать – заборы и крыши над ними. Жилища киевлян больно царапают память сходством с домом покойного Худыки, свекра Бажеры…
Князь вскидывает руку. Дружинники останавливаются – хотя приходится расходиться в стороны, давая место подбегающим от причалов соратникам.
– Надо взять Подольские ворота, – говорит Святослав, указывая влево и вверх – закрывая звёзды, там поднимается над тёмным горбом горы башенка с искоркой-глазком. – И не перебудить всех собак на Боричевом взвозе. Мне нужен десяток. Возьмём ворота, подадим знак – вон тем огоньком мигнём три раза. Тогда все уж идите.
– Только не тебе, князь, а мне, – вмешивается Ясмунд. – Если тебя убьют, во всей нашей затее толка не будет.
– Если я позволю себя убить, дядька, толку в ней и впрямь не будет – на кой такой князь Киеву сдался? – усмехается Святослав и, видя, что одноглазый, набычившись, открывает рот для нового возражения, говорит совсем другим голосом: – Всё, Ясмунд. Я сказал.
Ясмунд умолкает. Только князь может приказывать ему – хотя и князю возражать в открытую решается едва ли не он один. Даже сейчас Мечеславу Дружине почему-то кажется, что склонивший к левому плечу одноглазую голову седоусый не в шутку раздумывает – а не скрутить ли беспокойного воспитанника и не уложить ли полежать в сторонке, в холодке?
– Кто со мной? – князь поворачивается к дружине – и все молодые парни разом подаются на шаг вперёд. Святослав усмехается, шагает навстречу.
– Ты, – его рука упирается в грудь Ратьмеру.
– Ты, – затаивший было дыхание Вольгость выдыхает с радостным облегчением.
– Ты, – палец князя едва не касается плаща на груди вятича.
– Ты, Икмор Ясмундович, мне и так побратим, теперь дважды побратимом будешь, – усмехается Святослав не сдержавшему улыбку молодому дружиннику и поворачивается к Хотьславу. – Ты…
– Так ты ещё и князю побратим? – ошарашенно спрашивает Икмора Мечеслав Дружина. Сияющее лицо друга разом перекашивается, будто от зубной боли.
– Ну да! Мог бы и сам догадаться, если я сын княжеского дядьки!
– А что ж ты раньше не…
– А то! – шипит Икмор. – Мне что, мало, кому я сын и кому внук? Не хватало, чтоб мне побратимством с князем на каждом шагу в нос тыкали…
Князь, назвав тем временем ещё пятерых дружинников, подводит итог:
– Дружина, стоять здесь, ждать знака. Десятка – со мной…
– И я, – непреклонно вмешивается «дядька».
Князь-Пардус разворачивается к нему. Несколько ударов сердца сын Игоря Покорителя и сын Ольга Освободителя меряются взглядами в ночной темноте, а полтысячи дружинников вокруг них изо всех сил делают вид, что их на торговой площади нет.