— Работа по специальности или придется переучиваться?
— Да, по специальности, а учиться придется всю жизнь.
О том, что 1 Главное управление является ведомством, созданным для разработки атомной бомбы, до нас слухи доходили, но почему оно интересуется специалистами по боеприпасам, оставалось загадкой. Однако делать нечего. Раз кто-то рекомендовал, значит нужен там и я со своими знаниями. Очень завораживающе действовала атмосфера таинственности при оформлении в это загадочное ведомство, и я ответил:
— Согласен, коли не очень далеко от Москвы.
В таком же духе произошел коридорный разговор с Борисом Николаевичем Леденевым, Игорем Владимировичем Богословским и еще с одним выпускником, который затем по каким-то причинам принят в это ведомство не был.
На комиссию по распределению молодых специалистов нас всех четверых вызвали одновременно, ни о чем не спрашивали, ничего не посоветовали, только сказали:
14
— Вас берет на работу товарищ капитан, есть ли у кого-нибудь вопросы или возражения?
Вопросов и возражений ни у кого не возникло. На этом процедура нашего распределения закончилась.
Спустя неделю через первый отдел училища нам были вручены извещения: явиться на Ново-Рязанскую улицу, дом № такой-то, к 23.00.
С первого посещения этого заведения нас поразил четкий порядок приема: без каких-либо ожиданий в очередях, без наведения дополнительных справок и расспросов. Обратились в окошечко, указанное в извещении, и тут же получили пропуска.
В кабинете, указанном в выданных пропусках, нас как-будто уже ждали, немедленно усадили за столы и дали большущие бланки анкет — заполняйте. Часам к 3 ночи были заполнены анкеты, написаны автобиографии, все это внимательно прочитал принимавший нас военный, и нас отпустили с предупреждением: "Ждите вызова".
Еще одно обстоятельство поразило нас тогда: три часа ночи, но служащие этого учреждения и не собираются его покидать, всюду по коридорам с деловым видом снуют с папками люди в военной и гражданской одежде, все окна солидного здания ярко освещены. Создалось впечатление: то ли здесь работают по ночам, то ли круглосуточно. В последующие посещения мы уже перестали этому удивляться.
Примерно через месяц после заполнения анкет мне, первому из четверых, вновь пришло извещение: явиться к 23.00, но уже в другой кабинет.
Моментально получив пропуск, в котором было указано "к тов. Турбинеру", я быстро нашел его кабинет. Постучав в дверь и получив разрешение войти, я предстал перед тремя неизвестными мне товарищами, один из которых назвался Турбинером. Он не сказал, какой имеет ранг, а интересоваться этим, как нас предупреждали при оформлении анкет, не следовало. Надо будет — наши собеседники сами представятся.
Разговор пошел с ходу о конструкторских делах: все трое расспрашивали о дисциплинах, которые нам преподавали в училище, о курсовых проектах и дипломной работе, о том, что я в них сделал самостоятельно.
Когда речь зашла о дипломном проекте, разговор наш застопорился. Уж очень большое любопытство разобрало всех моих собеседников, а подробности рассказывать я не имел права: тема была совершенно секретная, а нас приучили свято хранить государственную тайну с третьего курса, когда начали преподавать спецдисциплины.
Разговор продолжался 20–30 минут. В конце его меня спросили, согласен ли я работать конструктором. На мой вопрос — по какой тематике, ответили:
— В основном по специальности, подробности узнаете на месте.
Я согласился — конструктором так конструктором, нас ведь этому и обучали. Со мной распрощались и сказали:
— Ждите вызова, получите назначение.
— Как долго ждать?
— Не более 2 недель.
Так закончилось мое второе посещение этого таинственного заведения.
Ждать третьего вызова пришлось около десяти дней, и снова извещение предписывало явиться на Ново-Рязанскую улицу.
Из полученного в окошечке пропуска стало ясно, что вызывает другой начальник и в другую комнату.
Зайдя в обозначенный кабинет, я представился сидящему в углу молодому человеку как приглашенный Щелкииым. Тот молча посмотрел мои документы, быстро юркнул в боковую дверь, так же быстро вернулся и любезно пригласил:
— Заходите, Вас ждут.
Такая корректность меня несколько обескуражила, и я, робко зайдя через боковую дверь, чуть ли не по военному произнес:
— Такой-то явился по вызову товарища Щелкина.
За письменным столом восседал дядя солидного вида лет тридцати пяти-сорока, рядом, сбоку от стола, сидел другой человек, чуть постарше, худощавый на вид. Тот, что был посолиднее, вышел из-за стола, поздоровался за руку и произнес:
— Не Щелкин, а Щёлкин — (выделяя "ё"). — Кирилл Иванович, это я. А это Юлий Борисович Харитон, знакомьтесь.
Худощавый встал, вежливо подал руку — познакомились.
Обе эти фамилии мне совершенно ничего не говорили, и я продолжал находиться в растерянности: кто такой Турбинер, и кто такие Щёлкин и Харитон, как будет продолжаться разговор? Поначалу решил, что Щёлкин — это начальник, а Харитон — какой-нибудь его подчиненный. А кто Турбинер по отношению к ним, так и не решил.
В отличие от предшествующего, новый разговор начался не о моем образовании и будущей работе. Сперва собеседники поинтересовались состоянием моего здоровья, женат ли, есть ли дети, живы ли родители, где и на какие средства живут и т. п. Сразу создалась непринужденная обстановка. И только потом как-то незаметно тема разговора перешла на технику.
Начали беседовать о порохах, ВВ, их свойствах, технологии; о взрывных процессах, горении, о методах исследований процессов горения и детонации; о ракетных двигателях. Все предметы обсуждения у меня были очень свежи в памяти, ведь сколько лекций на эти темы было прослушано, сколько лабораторных и полигонных работ было выполнено за время учебы в училище! Но я недоумевал: как же так, ведь мои собеседники должны быть физиками, однако, так здорово разбираются и в порохах, и в ВВ, и в ракетных двигателях, что даже меня могут кое-чему поучить.
Затем, как и у Турбинера, они попросили меня поподробнее рассказать о дипломной работе, я ответил, что не имею права выполнить их просьбу, т. к. материал работы совершенно секретный и разглашению не подлежит.
Тогда собеседники сообщили мне, что в этом кабинете можно рассказывать подобные государственные тайны. Но я опять воспротивился: "Раз от меня скрывают подробности моих будущих занятий, значит не обо всем можно говорить". Мне серьезно возразили: "Все присутствующие будут заниматься разработкой атомной бомбы, а это посекретнее, чем ваша зенитная ракета".
Признаться, до нас, студентов, доходили слухи, что это учреждение, куда по воле судьбы я попал, организует службы по разработке и изготовлению атомных бомб. Но я не мог себе представить, каким же образом со знаниями, приобретенными в МВТУ, я могу быть полезен в таких неведомых делах, как разработка атомной бомбы. Поэтому я ответил своим собеседникам, что я в этих делах, что называется, "ни ухом, ни рылом". На что Кирилл Иванович со смехом возразил:
— Мы с Юлием Борисовичем тоже ведь в этих делах "ни ухом, ни рылом", а делать бомбу надо, вот и будем сообща учиться и делать.
— Но я даже не имею ни малейшего представления, с какой стороны к этому вопросу хотя бы приблизиться!
В ответ замечательные слова услышал я тогда от Кирилла Ивановича. Он постарался развеять мои сомнения, образно объяснив суть будущей работы.
— Атомная бомба — боеприпас, которому положено взрываться. А всякий взрыв — это процесс, который имеет все стадии жизни, как и жизнь человека, а именно: зарождение, развитие, жизнь, старение и спад, а затем — «смерть», т. е. конец. Только в атомной бомбе этот процесс протекает не за десятилетия, а за микросекунды. И если мы сумеем такие мгновенные процессы записать в виде графиков на бумаге или на фотопленке, считайте, что атомная бомба у нас в кармане.
Инструментом, с помощью которого возможна запись микросекундных процессов, может быть только электронный прибор — осциллограф. Знакома ли мне такая техника? Я ответил утвердительно: