Мария Александровна внимательно слушала, и к ней возвращался покой.
— Кто это? — тихо спросила она.
— Чернышевский.
Она еще некоторое время постояла молча. Потом мягко сказала:
— И все-таки пора спать.
И, не дожидаясь, что ответит сын, направилась к двери.
А дождь-барабанщик отбивал свою железную дробь.
Пятая глава
В приходе зимы всегда есть что-то неожиданное, хотя все прекрасно знают, что следом за долгими осенними дождями непременно выпадет снег.
Снег напоминал Володе детство. Он мысленно переносился в Симбирск, где можно было поиграть в снежки или совершить путешествие на пироге.
Пирогой было большое дубовое бревно, которое много лет лежало во дворе старого симбирского дома. Когда Володя превращался в вождя ацтеков, то, вооружаясь длинной палкой — она была и копьем и веслом, — прыгал на пирогу и плыл по зеленым волнам воображаемой Амазонки. Зимой пирога пропадала под снегом, и о ней забывали. Но весной она появлялась, как перелетная птица, побывавшая на родине. Она была блестящей и мокрой, словно и в самом деле плыла по родной Амазонке.
Однажды отец сказал:
— Надо сделать из дубового бревна стулья.
Володя был удивлен, что из этого огромного, нескладного чурбана можно сделать что-то настоящее.
Он не верил в стулья. Но пришли мастера, напилили досок, и вскоре в доме появилась дюжина новых дубовых стульев. Володе было жаль доброй старой пироги. Но то, что из нее получились стулья, поразило его.
И он смотрел на столяров, как на волшебников, совершавших невозможное. Он долго помнил о пироге и говорил знакомым:
— Эти стулья сделаны из пироги.
Маленький остров детства был полон чудес, превращений и неожиданных открытий. Но задерживаться на нем не было времени.
На поле боя в самые трудные, драматические минуты сохраняется определенная ясность: ты почти всегда знаешь, где твои товарищи и где враги. У друзей и врагов разное оружие, разная форма, разная речь.
В революционной битве все одеты одинаково и говорят на одном языке, и до поры спрятаны знамена. И, чтобы определить линию фронта, надо отправляться в разведку.
День клонился к вечеру, и хриплые, слабые от усталости гудки пели отбой рабочему дню. Володя шел со Стариковым по краю тротуара, а мимо него спешили люди. Им не было никакого дела до Володи. У них были свои думы, свои заботы, своя усталость. А он шагал, молоденький, раскрасневшийся от ветра, в аккуратной шинельке, и смотрел на идущих.
Неожиданно раздался сильный глухой удар, который сделал воздух плотным и прозвучал раскатисто и глухо. Над крышами двухэтажных домов выросло белое облако пара. Это облако росло и растекалось над улицей, растворяясь в сером осеннем небе.
— Что это? — Володя остановился и посмотрел на Старикова.
— Что-то случилось на фабрике, — отозвался Стариков, разглядывая неестественное молочное пятно в сыром небе.
Вскоре на мостовой появилась возбужденная толпа. Она не двигалась, а хмуро топталась на месте.
Володя подошел к краю мостовой. Мимо него быстро проехала телега. Он успел заметить, что телега была покрыта рогожей, а из-под рогожи торчали четыре ноги: две в стоптанных сапогах, две в онучах.
— Николай, ты видишь? — сказал он через плечо Старикову.
Ответа не последовало. Тогда Володя оглянулся и увидел, что Старикова нет. Только что был и исчез.
Рядом с Володей два старика сняли шапки и начали креститься. Володя заметил, что все вокруг без шапок, и тоже стянул с головы фуражку.
— Вот наша жизнь! — произнес кто-то громко на другой стороне мостовой.
Голос услышали все. И люди остановились, прислушиваясь к этому чистому, сильному голосу.
— Сколько раз говорили хозяину: котел исправить надо. И ремонт-то стоил гроши. А ему что! Разве ему дорога рабочая жизнь!
В словах рабочего звучало волжское «о». Оно было круглым даже в голосе. Оно украшало речь, как орнамент, расцвечивало и делало самобытным каждое слово. Володя отыскал глазами говорившего. Он был одет так же, как и все идущие от фабричных ворот. Из-под грубого зипуна цвета хлебной корки виднелась черная промасленная косоворотка. Но лицо его выделялось среди этой галереи серых, усталых лиц. Рабочий был молод и, видимо, недавно пришел на фабрику, и она не успела погасить на лице парня веселые краски жизни, сгорбить его спину.
— Нам никто не поможет, кроме нас самих, — говорил парень и взмахивал рукой, в которой был зажат картуз. — Постоим за свои права!
Неожиданно рядом с оратором вырос городовой. Он словно незаметно проплыл под водой и вынырнул.