Кто-то из толпы выкрикнул:
— В знак протеста против условий университетской жизни швырнем свои входные билеты!
Володя почувствовал, что наступила критическая минута, когда нужно было доказать, что ты не сдаешься, что ты готов ради общего дела поступиться чем-то очень важным и дорогим.
Володя подошел к кафедре и достал из кармана свой входной студенческий билет. На какое-то мгновение он задержал билет в руке. Он вспомнил день, когда стал счастливым обладателем этого билета. Вспомнил лица родных. И как бы услышал голос Мити: «Господин студент, предъявите свой билет!»
Но в следующее мгновение он положил картонную книжечку на стол.
Сейчас эта книжечка была его единственным оружием, которое могло выстрелить. Выстрелить и сгореть.
И Володя выстрелил.
...Надо уметь жертвовать для революции самым дорогим.
Надо уметь говорить «нет!», когда очень хочется сказать «да!».
А студенты бросали свои билеты, чтобы не дать погаснуть маленькой искорке революции.
Они спустились по лестнице, потом двинулись по коридору. Они подтягивались на ходу, и их поступь звучала четко и согласно, словно кто-то скомандовал им ногу.
Сходка. Акварель Н. ЖуковаВместе с товарищами шел Володя. У него еще были сжаты кулаки, а над переносицей запали две строгие складки. Он был полон решимости.
Старый университетский швейцар распахнул перед студентами обе половинки дверей.
Городовые у главного подъезда расступились, солдаты выстроились в две шпалеры. И студенты двинулись по этому коридору, как мимо почетного караула. Они шли, стараясь не отставать. И это был молчаливый парад молодости и вольнодумия, протеста и непримиримости.
Когда Володя с товарищами вышел из университета, день шел к концу. На мостовой лежал свежий, только что постеленный снег. Мороз обволакивал лицо мятным облаком, но Володя не чувствовал холода. Он шел в расстегнутой шинели, быстро печатая шаги на свежем снегу.
В переулке за университетом путь Володе преградил солдат.
— Стой! Сюда нельзя. Обход! — крикнул он, выставляя вперед острый заиндевевший штык.
Володя подошел к солдату, пригляделся и узнал в нем своего старого знакомого Мустафу.
— Мустафа!
Солдат посмотрел на Володю и, сам не замечая того, опустил ружье.
— Господин студент! Здравствуйте, пожалуйста!
— Что же вы ружье опустили? — полушутя сказал Володя.
Мустафа тут же поднял винтовку, только штык выставил не вперед, а в сторону.
— Забрили вас? — спросил Володя.
— Забрили.
Володя кивнул на Мустафу и сказал товарищам:
— Он красил наш университет, а теперь его забрили.
— Это из-за их благородия, — вставил словечко Мустафа.
— Какого «их благородия»?
— Потапова.
— Он нам хорошо знаком, — вмешались в разговор студенты. — Мы ему сегодня пощечину влепили!
— Но-но-но! — сказал Мустафа. — Не может быть, правда, господин студент?
— Честное слово, влепили, — подтвердил Володя.
И все начали смеяться.
— Послушайте, Мустафа, — спросил Володя, — а если бы вам приказали стрелять... например, в меня. Стали бы вы?
— Стал бы! Обязательно, — не задумываясь, ответил солдат и, лукаво прищурив глаза, доверительно добавил: — Стрелять бы я стал... только... мимо!
В это время из-за угла вышел фельдфебель.
— Каллимулин! — крикнул он.
— Я Каллимулин, — отозвался Мустафа.
— Что тут за сборище?
— Любопытные! Спрашивают, что там в университете.
— Гони!
— Так точно. «Гони!» Разойдись! По домам! — весело скомандовал Мустафа.
Володя и его товарищи зашагали дальше.
Восьмая глава
Когда в ранних декабрьских сумерках Володя вернулся домой, то по возбужденно блестящим глазам Мити он понял: дома все знают. Однако никто не лез к нему с расспросами. Все терпеливо ждали, когда он расскажет сам. Но, переступив порог дома, Володя вдруг почувствовал такую усталость, что с трудом стянул с себя заиндевевшую шинель.
Володя вспомнил, что с утра ничего не ел.
— Накорми меня, пожалуйста, обедом, — попросил он маму. И, не дожидаясь ответа, направился в свою комнату.
Некоторое время он как бы по инерции ходил из угла в угол. Потом присел на постель. У него не было привычки садиться на постель, но сегодня все было не так, как обычно. Он долго тер глаза ладонью, не давая им закрыться. Когда же отнял руку, глаза были закрыты.
Неожиданно все события сегодняшнего дня начали быстро проноситься в его голове. Они мчались без интервалов, впритык друг к другу. Володя слышал гулкий грохот ног, бегущих по длинному коридору. Треск неподатливых дверей актового зала. Железный голос инспектора Потапова «именем власти... приказываю... разойтись...». Тяжелое дыхание товарищей за спиной. Чей-то знакомый молодой голос: «Бей!» — и сухой, как выстрел, треск пощечины. Володя не видел лиц, словно память его ослепла. Он только слышал звуки. Эти звуки боевого дня огненным вихрем проносились в сознании и сливались в один протяжный гул, будто к уху была приложена свернутая фунтиком океанская раковина.