Выбрать главу

Движение. Движение. Движение.

«А они, видимо, боятся меня, раз нарядили в арестантский халат, оградили тяжелыми каменными стенами и повесили на дверях большой замок!» — подумал Володя. И что-то озорное затеплилось в его глазах от этой дерзкой мысли.

Он шагал по камере, а капли воды в умывальнике отсчитывали его шаги. И Володе казалось, что он не топчется на месте, а движется вперед. Все вперед!

Красное морозное солнце светило над древней крепостью. Угловые башни и стены, чугунные прутья бойниц и ворота были покрыты сверкающим инеем. Но сейчас зимняя красота этого древнего сооружения никого не волновала. Для молодых людей, стоящих у ворот, кремль был тюрьмой, застенком, где томились их товарищи.

В воротах, преграждая путь студентам, стоял пристав. Заложив руки за спину, расставив толстые ноги в штанах с лампасами, он уставился тупым взглядом в толпу. А из толпы летели выкрики:

— Мы требуем свидания с арестованными!

— Не имеете права отказывать в свидании!

— У меня здесь брат.

— Молодцы студенты!

Но все эти выкрики отлетали от пристава, как горох от стены. Своим тупым безучастием он еще сильней подогревал толпу.

Немного в стороне, на пригорке, стояли Андрей Поденщиков и Даша. Глаза девушки возбужденно горели. Она все время закусывали губу, чтобы сдержать себя. Ей не терпелось сделать что-то из ряда вон выходящее.

— Я сейчас подойду к приставу и плюну ему в лицо, — говорила она Андрею.

И спокойный, рассудительный Андрей увещевал ее:

— Зачем же так. Разве это поможет?

— Это протест! — стояла на своем Даша. — Как вы думаете, где сейчас Володя? В этой башне? Или в крайнем каземате?

— Не знаю, — отвечал ее спутник.

— А если крикнуть, он услышит?

И Даша, вобрав побольше воздуха, крикнула:

— Володя!.. Володя!..

Каменная лестница. Узкий проход. Темная галерея. Эти мрачные интерьеры огромной крепости-тюрьмы не пропускают ни света, ни звука, ни красок. И голосу Даши не пробиться сквозь эти каменные лабиринты. И он замирает, затухает, как слабая свеча...

День или ночь? Кружит ли обжигающая лицо казанская вьюга или теплой волной неожиданно нахлынула оттепель? Как узнать, что происходит в мире, если сюда, в каземат под крепостью, не проходят лучи солнца и звезд, не проникают звуки, не пробивается жизнь.

А может быть, там, на воле, произошла страшная катастрофа. Погасла жизнь. Остановились реки. Здания рухнули, превратились в развалины и погребены под серым пеплом, как Помпея. И только ты один, заживо замурованный, чудом остался жив.

В камере полная неподвижность. И только вода в умывальнике подает слабые сигналы: жизнь не остановилась... жизнь не остановилась... жизнь не остановилась.

И мысль тоже не замерла — работает, движется.

Володя вдруг вспомнил последнее лето, проведенное с братом. Они сидели вдвоем в комнате за шахматами. Окно было открыто настежь, а чтобы с улицы не залетали мухи, была вставлена рамка с сеткой.

Маняша и Митя играли со своими приятелями. И вдруг одна девочка подбежала к окну и крикнула:

— Сидят, как каторжники за решеткой.

Володя вспомнил, как Саша вздрогнул и долгим взглядом провожал убегающую девочку.

Теперь оказывается, что шутка была пророческой.

Мысли отпирают замки, раздвигают каменные стены и уводят на свободу. Но сами по себе они тяжелые и трудные и не приносят радости. И снова смыкаются стены и запираются замки. И начинает давить тишина.

Володя никогда не думал, что тишина может доставить человеку такие страдания. Тишина мучила его, как жажда. И как человек, одолеваемый жаждой, мечтает о глотке воды, так Володя мечтал услышать любой человеческий голос. Ну хотя бы голос булочника, который, шагая по Ново-Комиссарской с огромной корзиной на плече, кричал: «Горячие французские булки! Горячие французские булки!»

«Если бы брат увидел меня сейчас здесь», — подумал Володя.

Он подошел к стене, прижался к ней плечами, локтями и запрокинутой головой. Стена была холодная и влажная. И Володе вдруг показалось, что он не в Казанском пересыльном каземате, а в тюрьме Петропавловской крепости. И что рядом с ним, в сорок пятой камере, его брат Александр. Он тоже стоит, прижавшись к стене. И это стучит не его собственное сердце, а отдаются удары сердца брата. Эти удары разбивают мертвую тишину. Они звучат оглушающе громко, не давая забыться или впасть в уныние.

«Ты слышишь меня, Володя?» — отбивает сердце брата.

«Я слышу тебя, Саша!» — откликается Володино сердце.

Нет, сердца братьев не просто стучат, разгоняя по венам кровь, они переговариваются по азбуке тюремного перестука, изобретенной братьями Бестужевыми.