Орей сделал круг по огороду, заглянул к спящим козам в хлеву и продолжил мерить шагами межи. Почему Хасан был голым? Орей смутился своим мыслям. Таинства отношений между мужчиной и женщиной были для него непостижимой загадкой. Удивительно, но он ни разу не воспринимал этот аспект себя всерьез. Не очень понимал, что такое плотская любовь. Он мог бы сказать, что любил Шамета, как друга. Любил всю обитель, и сердце его сейчас сильно тосковало по тем светлым дням.
Но любить как-то иначе Орей не умел. Поэтому сейчас он и почувствовал себя скверно до тошноты. Переживания слишком сильно бередили его прежде спокойную натуру. Тело рвалось куда-то к кому-то, без четкого направления, все естество отчаянно жаждало вернуть душевное равновесие. Что-то требовалось сделать, но что именно Орей не мог понять. Наверное, стоило оставить и этот дом, и коз, и действительно отправиться к Горам-Близнецам. А жители Шадиба пусть сами ищут убийцу. Но как он уйдет, если не способен ничего внятно сказать? Стоит попытаться пожить здесь немного, привыкнуть к людям. А спустя время, с благословения Высших, беспочвенный страх исчезнет и всё наладится.
Нагулявшись и успокоившись, Орей пошел к дому. Ещё немного постоял на крыльце, полюбовался на небо, заметил мелькнувшую падающую звезду.
Оказалось, ночью не только властвует тьма, но ещё и довольно красиво. Улыбаясь, он вошел в прихожую и тут же на него кто-то налетел с разбега. Пахнуло пряностями и потом.
– Ох! – легкий женский выдох прозвучал прямо перед его лицом.
– Зариме? – шепотом спросил он у темной прихожей.
– Монах? О Высшие… я… не должна говорить с тобой…
Орей как столб застыл в дверном проеме, тоже замолчал, боясь, что разговор может быть услышан хозяином дома. Не хотелось бы как-то оскорбить его или его жену.
– Не бойся, Арслан крепко уснул, – шепнула ему Зариме, словно прочитала мысли. – Ты можешь вернуться в свою спальню. И лучше спи… Спи до утра и не выходи.
– Мне приснился дурной сон, – на удивление легко произнес Орей и сам себе поразился. Чего это он так запросто болтает с чужой женой, а среди мужчин и двух слов связать не мог? Но ладони уже начали потеть, и монах возненавидел себя за это.
– Дай мне выйти, Орей, – попросила Зариме.
– А разве женщинам можно по ночам находиться вне дома? – он снова чуть не оглох от грохочущей в ушах крови. Что это за терпкий запах вокруг него? Почему он так странно реагирует? Это не страх, а что-то иное, незнакомое, волнующее.
Зариме помолчала, тяжело дыша.
– Я грязная, понимаешь? Мне нужно сходить в особую часть дома. Омыться, – стыдливым тоном объяснила женщина. – Вход туда находится с другой стороны. Умоляю, никому никогда не говори о том, что видел меня и говорил со мной. Это касается только женщин, и никто, особенно монахи, не должны этого знать…
– Я… я всё равно не понимаю… этого, – сознался Орей, отодвигаясь от порога и вжимаясь в стену. Зариме жарким пряным ветерком пронеслась мимо него, и он ощутил движение её длинных волос.
Дверь за ней закрылась, а монах всё стоял у стены, пытаясь собраться с мыслями. В голову лезло все что угодно, кроме молитв. Ещё одно странное и непонятное правило. Так, выходит, если муж побьет жену, она должна после этого мыться. Или они вовсе не дрались? Тогда, он точно правильно сделал, что ушел. Что бы ни происходило между мужем и женой ночью, это точно не монашеское дело.
Хмуря лоб в глубоких размышлениях, Орей ощущал творящуюся вокруг несправедливость. Ведь мирная жизнь в обители не допускала никаких драк вовсе. Даже в шутку нельзя было. Все работали сообща и относились друг к другу с уважением, а здесь… В миру все было иначе. Страшно и даже жестоко, с точки зрения Орея.
«Был бы я чуть красноречивее, – сокрушался он. – Смог бы убедить их, что Высшие такого не приемлют, но пока не одолею своих внутренних демонов и свои невесть откуда взявшиеся страхи, нечего и пытаться».
Орей вернулся в комнату и опустился на лежак, не снимая рясы и рубахи. Так казалось теплее и безопаснее, а ночью в доме действительно становилось довольно холодно. Единственная печь на кухне не использовалась для отопления.
Из-за стенки раздавался храп. Зариме не соврала – её муж действительно уснул, и у монаха отлегло от сердца. Тихий разговор в прихожей останется секретом. У монаха снова сжалось в груди. Он и сам не понимал отчего, но лежал и улыбался, глядя в потолок. Какое-то странное, легкое и одновременно с тем гнетущее чувство в животе. Проголодался, что ли?