Было ли это возможно? Опыт либерального преобразования был еще недавно в 60-х годах сделан успешно. Когда либеральные реформы были тогда начаты, крупнейшие деятели их находили, что для их успеха Самодержавие было нужно. Без него нельзя было провести мирно крестьянской реформы. Через 40 лет вопрос ставился иначе. За эти годы Самодержавие себя не оправдало: начатых реформ не завершило, пошло даже вспять. Деятели 90—900-х годов пришли к заключению, что для того, чтобы вернуть Россию на путь неоконченных реформ, надо сначала Самодержавие уничтожить. Можно ли было достигнуть и этого без революции? Это казалось сомнительно, но либералы не остановились перед такой опасностью; они против Самодержавия вошли в союз с революционными партиями. Почему либерализм решился вступить на эту дорогу, где ему грозила опасность быть раздавленным между молотом и наковальней, – разбирать я не стану. Победителей не судят, а они победили. Монархия согласилась дать «конституцию». Либеральное преобразование России стало с этих пор возможно без революции. Но оно уже не могло быть сделано силами одной только власти; ей в этой реформе стало необходимо содействие общества. Соглашение общественности с исторической властью для либеральных реформ и стало в это время конкретной задачей либерализма и прежде всего той партии, которая представляла собой почти все либеральное общество.
Успех ее в этой задаче был бы победой либерализма; но партия не победила. Общими силами Россию столкнули в бездну революционного хаоса. Почему же это так кончилось?
В конечном счете Россию в революцию столкнула война. Без нее революции не было бы. Но если после 8 лет (1906–1914) «конституции» Россия смогла воевать целых три года, то будет ли смело предположить, что, если бы эти 8 лет протекали иначе, Россия смогла бы в войне достоять до конца? В совместной конституционной работе с общественностью здоровые элементы исторической власти получили бы такую опору, что они смогли бы преодолеть осилившие их микробы разложения власти и государства в форме распутинства. Война тогда пошла бы иначе и могла бы иначе окончиться. Конечно, во время войны общественность свой долг исполняла; но тогда было поздно. Она уже несла прямые последствия ошибок 1905–1906 годов; эти последствия так неисчислимо громадны, что их размер себе страшно представить.
Сейчас ищут запоздалого утешения в мысли, будто конституционный строй в России все равно укрепиться не мог. Население будто бы было способно на две только крайности: «на беспрекословное повиновение» и на «беспощадный и бессмысленный бунт». Доля правды здесь есть; в этом действительно была большая опасность. Потому-то партия, которая стояла за конституцию, должна была с этими обоими врагами бороться. Борьба с ними не была безнадежна. Правда, Самодержавие не подготовляло русское общество к конституции, к уважению к закону и к власти. Но здоровых сил в стране было много. Если бы в России были только «бунтари» и «угодники», ни о какой конституции не могло быть и речи. Но и без мистической веры в «ате slave», в соборность, общинность и другие якобы коренные свойства русского духа, мы все-таки видели, что русский человек в тех сферах жизни, где власть ему не мешала, где он был хозяином, умел и созидать, и управлять. Не только как отдельные лица, но как целое общество; задатки к самоуправлению у него были большие. И это с глубокой древности до позднейшего времени.
Правда, эти «деятели» не поднимались до высоких и общих вопросов; защищали только свои маленькие интересы. За это интеллигенция клеймила их презрительной кличкой «обывателей». Но на таких «обывателях» стоит государство и держится власть. Судьба Самодержавия была решена не банкетной кампанией прогрессивной интеллигенции, а тем, что обыватели потеряли веру в Самодержавие и перешли на сторону непонятной для них «конституции»; что миновало то время, когда они сами вязали революционерам лопатки и смотрели на интеллигенцию, как на врагов. Защиту своих интересов обыватели вручали теперь интеллигентам; они могли стать опорой либерализма, если бы либерализм пошел тем путем, который был им понятен. Они сами не хотели ни революции, ни беспорядков, ни разложения государства. Поэтому они поддержали на выборах кадетскую партию. В опоре мирного населения была ее главная сила; нужно было только уметь ею пользоваться.