— И никого в живых не осталось? — потрясенно спросил Самарин.
— Всех. И детей тоже. Всех моих учеников... — Лицо у Семена Игнатьевича перекосилось, и он надолго замолчал. Потом тихо спросил: — Неужели правда — конец России?
— Нельзя так думать... нельзя, — еле слышно отозвался Самарин.
Около полуночи Виталий отправился в путь. Они вышли из школы, и вдруг Семен Игнатьевич схватил его за руку:
— Стойте! Опять слышно... бой слышен...
Действительно, Самарин услышал что-то похожее на дальний-дальний гром. Он заторопился, стал благодарить учителя, но тот остановил его.
— Не надо... Стыдно за это благодарить.
Виталий сжал руку учителя и порывисто обнял его за плечи.
Это была ночь на 6 июля 1941 года, когда 20-я армия генерала Курочкина начала у Орши наносить контрудары по наступавшим гитлеровским войскам.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Самарин решил идти и днем. Но днем — только по лесу. Однако большого лесного массива здесь не было, все больше перелески, и не всякий раз можно было скрытно перебраться из одного в другой. Отыскивая лучший путь, он часто менял направление и делал немалые крюки. Напрямую он шел только ночью.
Голос войны то был слышен, то надолго умолкал. Потом появлялся опять, и не понять, отдалился или приблизился. Во всяком случае, фронт был где-то неподалеку, и это прибавляло сил.
Перед рассветом он вошел в лес и решил передохнуть. Нашел яму — наверно, воронку от крупной бомбы. Сел на ее край, скользнул вниз и уперся ногами во что-то мягкое и живое. Кто-то хрипло выругался и начал из-под него выбираться. Разглядеть, на кого он свалился, Виталий не мог — было еще темно.
— Кто такой? — спросил другой, молодой голос.
Так... тут двое, значит...
— Свой, — ответил Самарин и сунул руку в карман, где был наган. — А вы кто?
— Окруженцы, кто ж еще! — ответил молодой.
— Значит, товарищи по несчастью, — сказал Самарин.
— Не из нашей шестнадцатой? — спросил хриплый,
— Нет. Я из строительного батальона, — ответил Самарин, сам не зная, почему он вдруг зачислил себя в строители. Во всяком случае, правды о себе он пока решил не говорить. Как не говорил полной правды и Карандову.
Летний рассвет скорый. Он начался вместе с птичьим пересвистом и мерным шумом просыпающегося леса. Самарин разглядел окруженцев. Тот, что с хриплым голосом, уже в летах — сорок ему, не меньше. А другой мог быть Виталию ровесником — коренастый парень с удлиненным лицом, несколько отяжеленным выдвинутым вперед подбородком. А у пожилого лицо было простецкое, русское — нос лепехой, серые глаза, густые темно-русые волосы. На обоих — заношенная пехотная одежда рядовых, лица заросшие, грязные. У пожилого на коленях лежал незнакомый Самарину автомат. Заметив, что он смотрит на автомат, пожилой шевельнул им и сказал:
— Личный трофей...
У молодого была винтовка без штыка, он держал ее торчком, зажав между коленями.
В это время явственно донесся далекий артиллерийский гром.
— Неужто фронт уже близко? — спросил пожилой.
— Весь день слышно было, — ответил Самарин.
— Будешь пробиваться?
— Надо...
— Мы тоже... А только тут, близ фронта, немцев густо. Пробьемся?
— Надо... — Самарин отвечал односложно и уклончиво — что-то его неосознанно тревожило. Может, то, с каким любопытством разглядывал его молодой. Или что-то еще...
— Где бороду подправлял? Вроде парикмахерских для окруженцев еще не открыли! — вдруг весело и с каким-то неуловимым акцентом спросил молодой.
Черт его дернул там, у учителя, подкоротить бороду!
— Ночевал в пустой избе, ножницы нашел... — улыбнулся Самарин. — А то вырастет как у Льва Толстого.
— Лев Толстой!.. — рассмеялся молодой.
— А чего это ты говоришь не очень по-русски? — спросил него Самарин.
— Мобилизован из Латвии. В Красной Армии теперь как ноевом ковчеге!.. — все так же весело ответил молодой.
Теперь пожилой, слушая разговор, рассматривал Самарина как-то излишне пристально. Потом встал, взобрался на край воронки, посмотрел во все стороны и снова спустился на дно.