— Дрозд, сорока и синица — отличные наводчики. — сказал пожилой. — Однако следует поспать. — И обратился к молодому: — Подежурь... — Он лег ничком, положив голову на сцепленные руки, и затих.
— Засыпает как по свистку, — кивнул на него молодой.
Самарин привалился на бок и зажмурил глаза. И вдруг подумал: «Скоро сутки, как мы вместе, и ни разу не заговорили о войне. Даже о дроздах и синицах поговорили, а о том, что было и главной бедой, — ни слова...»
Чуть размежив ресницы, он смотрел на молодого, который выкладывал из рюкзака плитки шоколада без обертки и пересчитывал их. Снова уложив шоколад в мешок, он встал и прислушался к грому фронта, снова ставшему далеким.
— Вроде тише гремит? — спросил Самарин.
Молодой резко обернулся и сел:
— Разве поймешь!.. Может, ветром относит.
— Вдруг наши начали наступление...
— Не может быть, — с непонятной уверенностью сказал молодой и, усмехнувшись, добавил: — Телега-то без колес.
— Как это — без колес? — Самарин даже приподнялся: — Наша страна огромная, вся поднимется — силища...
— Сидеть в кустах и рассуждать о нашей силище! Смешнее не придумать... — отвернулся молодой.
Самарин вспомнил: очень похожее он слышал и от Карандова, даже интонация, с какой это сказано, тоже карандовская.
— Не пришлось бы нам фронт переходить в Москве, — сказал молодой, не поворачиваясь к Самарину.
Пожилой чуть приподнял голову и сказал злобно:
— Дурак, дурацкие и речи.
Самарин заметил, как у молодого лицо съежилось и он со страхом посмотрел на пожилого.
— Я же так просто... всякие фантазии, — пробормотал он.
— За такие фантазии к стенке можно, — сонно проворчал пожилой.
— Нельзя жить без веры, — нравоучительно сказал Самарин.
Молодой молчал.
Все-таки странные у молодого мысли... А с другой стороны, что ждать от латыша, который в советской жизни и года не поварился?! Что ему Москва?.. Надо при случае объяснить ему, что к чему...
Не такого случая не представилось.
Когда начало темнеть, они съели еще по куску шоколада, попили и умылись в речушке, оказавшейся у самого леса, и пошли дальше на восток по голой равнине.
— У тебя документы какие есть? — тихо спросил пожилой у Самарина.
— А что?
— Когда к своим придем, с особистами иметь дело будем. Я к тому, что у нас все в сохранности.
— У меня тоже.
— Вот и хорошо, — успокоился пожилой.
Самарин привычно ощутил бугристость стельки в правом ботинке, где был спрятан единственный его документ — партбилет.
Вскоре они приблизились к шоссе и залегли в придорожном кювете — нужно было выбрать момент, чтобы перебежать шоссе, по которому то и дело проносились машины. На востоке черную полосу горизонта высвечивали огненные всполохи. Но фронтового грома теперь они не слышали — его заглушал гул машин, мчавшихся с притушенными фарами. Это были грузовые военные машины, и мчались они не на восток, а на запад — на это странно было смотреть. Поток их становился все гуще, и в их движении ощущалась нервозность.
— Ей-богу, отступают, гады! — прошептал Самарин.
Пожилой резко повернулся к нему, но ничего сказать не успел: на шоссе раздался железный лязг, грохот — очевидно, какая-то машина впереди внезапно остановилась и следующие за ней машины, не успев затормозить, налетали одна на другую,
Соскочившие с машин немцы орали, ругались, освещая фонариками сцепившиеся машины. И вдруг далеко впереди над шоссе взметнулось желтое пламя и рванул грохот взрыва. И сразу — еще взрыв ближе. И потом целая серия взрывов внутри колонны и рядом с шоссе. Самарина и его спутников толкало упругим воздухом, на них сыпались комья земли. Молодой прикрыл затылок рюкзаком и вжался в землю на дне канавы. Пожилой, бесстрашно приподнявшись, смотрел, что происходит.
В наступившей вдруг тишине, нарушаемой только галдежом немцев, ясно послышался гул.
— Наши бомбят! — радостно сказал Самарин.
— Заткнись! — прошипел пожилой. И вдруг он встал и энергично зашагал к немцам, суетившимся возле опрокинутой взрывом машины.
— Вы куда? — крикнул Самарин и выхватил из кармана наган.
В этот миг землю вздыбило рядом с ним...
Когда к Самарину вернулось сознание, он обнаружил себя лежащим ничком на обочине шоссе. Глухая тишина. Догорали разбитые машины, слышался треск пламени, пахло горелой резиной. Ни пожилого, ни молодого поблизости не видно, впрочем, было темно.
Самарин сполз в кювет и услышал прерывистый стон. Несколько минут лежал затаившись — стон не умолкал. Тогда он пополз по канаве и вскоре наткнулся на чье-то тело. Пригляделся — молодой. Он стонал, лежа навзничь в раскидку.