Надй ахнула, побледнела.
— Знаю, ты у меня заговоренный, — сказала она. — Тебя пуля не берет. — И пошла за бинтами.
В стороне сидел Дундич около убитого коня. Семь порубленных офицеров валялись вокруг места его последней схватки. Он сидел, раненый, измученный, но голубые глаза его светились торжеством победы. Он был без шапки, и ветер шевелил его волосы.
— Что это у вас? — спросил его Филька.
Дундич держал в руке эфес обломившейся шашки.
— Об кого-то сломал, — ответил тот равнодушно. — Тут такое творилось, как жив остался…
— Пропустили мы их за Дон, — огорченно сказал Филька.
— Где ж такую силу сдержать, — устало ответил Дундич. — Их раз в десять больше…
— Ну, ничего. Наши все одно достигнут. Шестая в погоню пошла, а четвертая и четырнадцатая ждут их под Перекопом. Они себя еще покажут.
— Сбор играют… — проговорил Дундич.
— Ага, — сказал Филька и оглянулся. — Я братишку своего ищу, Матвея. Не видел?
— Пет.
В чистом воздухе слышались далекие звуки трубы.
Пашка Тихомолов сидел над лежащим с откинутой головой аргамаком. Пуля пробила шею лошади, и струи крови, как две рубиновые шлеи, стекали по его груди, выложенной мускулами.
— Прощай, Степан, — сказал Пашка деревянным голосом. — Как ворочусь без тебя в тихую станицу? Куда подеваю с-под тебя расшитое седелко? Прощай, Степан.
Он приник к лошади и затих.
Подошел Маслак. Он вставил лошади в ухо револьвер и выстрелил. Пашка вскочил и повернул к Маслаку рябое, лицо.
— Собирай сбрую, Паш, — сказал ласково Маслак, — иди до части…
— Ну, не покорюсь же судьбе-шкуре, — сказал тогда Пашка, — беспощадно буду рубать несказанную сволочь! До сердечного вздоха дойду. При станичниках, дорогих братьях, обещаюся тебе, Степан!
Очкарик шел за скрипящим фургоном.
— Смеха мне, — сказал повозочный Грищук и показал на человека, сидевшего при дороге, — смеха мне, зачем бабы трудаются…
Это был эскадронный.
— Слушай, — с трудом сказал он Грищуку и кивнул на жеребенка. — Черт с ним! Пущай при матке живет. Кончится война — на нем еще того… пахать. А командующий, на случаи чего, войдет в его положение. Все мы титьку сосали, и он должен… раз обычай таков. — Он помолчал и мечтательно улыбнулся. — А между прочим, не стоптали поганца в атаке, промеж ног крутился… Понимаешь, дед, хвост у него… положит на спину, взбрыкнет… — Он смолк.
Очкарик и Грищук стояли молча, опустив в землю глаза. Но эскадронный смотрел на них в упор.
— Я вот что, — сказал он. — Я кончусь. Рана в живот. Понятно?
— Понятно, — ответил очкарик.
— Патрон на меня надо стратить, — сказал эскадронный.
— Нет, — сказал очкарик и стал уходить.
— Бежишь? — пробормотал эскадронный, сползая. — Бежишь, гад. Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку…
Подошел казак Тихомолов с седлом на плече, склонился над эскадронным. Они говорили коротко.
Пашка взял из его рук солдатскую книжку, спрятал ее в сапог, а потом выстрелил раненому в рот.
— Паша, — сказал очкарик с жалкой улыбкой, — а я вот не смог.
— Уйди, — сказал Пашка, бледнея. — Уйди! Убью! Я тебя в драке видел. Они нас да, а ты их — нет… — Он взвел курок.
Очкарик стоял, отвернувшись, и смотрел на проезжающую машину. Он увидел людей, сидящих в машине, и они увидели его.
— Вона, — крикнули Пашке с эскадрона, — не дури!
— Холуйская кровь! — сказал Пашка. — Он от моей руки не уйдет…
Очкарика догнал повозочный.
— Вот видишь, Грищук… — сказал очкарик. — А в чем я тут виноватый? В том, что не могу убить человека.
— Смеха мне, — сказал Грищук, оглядывая место побоища. — Смеха мне, зачем бабы трудаются. Кушай, — добавил он и протянул очкарику сморщенное яблоко. — Кушай, пожалуйста…
Над полем стояла гнетущая тишина, нарушаемая стоном раненых да скрипом санитарных фургонов, хлопотливо подбиравших их.
Буденный и Ворошилов сидели рядом со Сталиным в машине. Она медленно шла в сопровождении резервного эскадрона по почерневшим холмам, устланным трупами людей и лошадей.
Все молчали, скорбно оглядывая следы жестокой кавалерийской сечи.
— Ну вот, — сказал Сталин Буденному, — теперь мы с вами хорошо знакомы. Ваши бойцы и командиры произвели на меня хорошее впечатление. — Он помолчал. — Кстати, почему вы не в партии?
— Да как-то все некогда… — ответил Буденный.
— И давно вам некогда? — спросил Сталин.