6. Старая Тоирис
Старая Тоирис смотрела сквозь щели в дощатом крыльце, как снуют туда-сюда проворные подошвы новых жильцов, слушала скрип колес потертых чемоданов, смаковала ароматы живых, горячих тел, чуть приправленные душком потревоженной старой пыли. Слишком долго она спала, не замечая, как сквозь нее прорастают корни и проползают черви, и теперь не спешила шевелиться, лишь потягивалась слегка, будто разминая занемевшие конечности. Будто бы у нее по-прежнему было тело. Она дождалась ночи, чтобы сделать первый вдох. Потянулась вверх, по отсыревшим доскам, по холодному камню стен, с северной стороны подернутых мхом. Тихо зашуршали корни спящей весенней травы, раздвигаясь и пропуская тонкие и влажные белесые нити грибницы. Вверх, вверх, туда, где пульсируют живые соки, согретые солнцем, а не ледяной фосфоресценцией подвальных гнилушек, где бестолково мельтешат живые, разноцветные, горькие и сладкие на вкус, торопливо и жадно дышат, растут, прикасаются друг к другу, хрупкие, такие хрупкие, не потревожить бы тонкое кружево капилляров под кожей! По стенам, перекладинам, потолочным балкам; по трещинам и швам каменной кладки, по древней штукатурке и современным панелям, опасливо избегая холодной глади оконных стекол. По витым шнурам, что стянули дорогую ткань гардин - шелк и бархат? Далеко внизу, во тьме подвала, старая Тоирис недовольно поджала губы, сетуя на расточительство нынешней молодежи. Знали бы они, в каких лохмотьях приходилось ходить ей, в те далекие годы, когда никто не называл ее «старой Тоирис!». Знали бы они, как мучительна смерть от голода. Никто из ныне живущих не знает настоящего голода, этой сосущей бесконечности, выворачивающей нутро, переваривающей саму себя в бесконечном цикле. Прочь, прочь эти мысли; она больше никогда не будет голодна. Потянулись по стенам, поднялись до самой крыши, до больших спален на втором этаже и до маленькой каморки под крышей, сплелись бахромчатым пологом под самым потолком комнаты. На концах тонких нитей набухли прозрачные капли сока, тут же помутнели, превращаясь в белки невидящих глаз. Слепота их была недолгой - неподвижные бельма вспучились нарывами, запестрели чернотой и болотной зеленью трещин-радужек, заморгали часто, стряхивая подсыхающий гной, завращали пульсирующими зрачками, осматриваясь. Двое мальчишек-школьников спали, укрывшись разноцветными одеялами, и по стенам метались призрачные силуэты из их сновидений: фигуры всадников и крылатых фей, готические замки, рассыпающиеся на угловатые детали конструктора, и персонажи мультфильмов, перетекающие из одной формы в другую с такой легкостью, точно в их телах не было ни единой кости. Старой Тоирис, в жизни не видевшей ни одного мультфильма, эти диковинные звери представлялись кожаными бурдюками с водой или, может быть, маслом. Старшая девочка в комнате под крышей только успела задремать, обнимая подушку, под которой прятался дневник, полный любовных стихов. Стены комнаты покрывали обои с причудливыми завитками, и среди них терялись полупрозрачные тени тех принцев несуществующих стран, что наполняли ее сны. В спальне на первом этаже родители этого чудного выводка спали, не видя снов. Переплетенные в любовном объятии конечности составляли под одеялом странную фигуру. Будто соломенная кукла, которой для потехи пришили лишние руки и ноги. В детстве Тоирис доводилось играть с такими фигурками. Однажды на ярмарке заезжий фокусник прямо на глазах изумленной публики связал куклу из платка, клочка соломы и нескольких веточек - а потом пустил плясать по земле, вокруг пылающего костра. Люди изумленно ахали, дети радостно верещали, а фокусник прятал лицо под маской, и никто не видел, смеется он или нет. По окончании представления кукла бесстрашно шагнула в огонь и вспыхнула, точно маленький факел. Тоирис боялась чудес - слишком тесно они переплетались со страшными историями. Никогда не наступала на «ведьмины круги», если те появлялись в лесу. И только после смерти поняла, что нет ничего страшнее мира живых. Рассветные лучи заставили нити поджаться, спрятаться в трещинах стен, притвориться тенями. День заполнился шумом и смехом, как и множество дней после. А ночи принадлежали молчаливому танцу подземной жизни. Лишь изредка Тоирис тревожила спящие лица невесомыми прикосновениями, и сны обитателей дома неуловимо менялись. Девочка, только что танцевавшая в клубе, вдруг обнаруживала, что стоит босиком на холме, поросшем травой, прямо в центре вытоптанного неведомыми существами «ведьминого круга»; вокруг клубится туман, и лишь мерцают вдалеке неровным, мертвенным светом болотные огни. Мальчишкам снилось, что холодные руки хватают их за щиколотки, и они просыпались в страхе, забирались вместе под одно одеяло и грели ледяные ступни друг о друга. А родители по-прежнему не видели снов. Луна убывала, и старая Тоирис чувствовала, как растет ее сила, как наполняется земными соками тело, оплетенное корнями. - Что ты сделаешь с ними? - подозрительно спрашивала ее молодая Идэ, беспокойно ворочаясь в своем логове в саду. Ее иссохшие вены тоже заполняли хмельные весенние соки, кружили голову бедной дурочке. Оттаявшие ручьи шелестели над ее могилой, напевая песни, полные надежд, и девчонка думала порой, забывшись, что в этих песнях найдется пара строк и про нее. - Не твоё дело, - осадила ее Тоирис, но потянулась к ней белесыми корнями трав, запустила пальцы-нити в поблекшее золото волос, пригладила локоны. - И с чего бы мне что-то делать? - Слишком живые они, - вздохнула Идэ, и от вздоха ее под гниющим одеялом прошлогоднего опада зашевелились тугие тела подснежников. - Не ужиться им с тобой под одной крышей. Не ладишь ты с людьми, вот что. - Больно ты с ними ладила, дурочка, - рассмеялась Тоирис. Рассмеялась - хриплым карканьем ворон, скрипом ставней, шорохом подвальным крыс. Женщина в гостиной дома вздрогнула и натянула на плечи шаль, сама не зная, откуда потянуло стылой мерзостью в такой пригожий, теплый день. Идэ умерла не здесь. Ее застали врасплох в роще неподалеку, и долго гнали напролом сквозь заросли колючего кустарника. Пока трое парней насиловали ее, она беззвучно молилась - Деве Марии ли, или иной заступнице, любой, что услышит. Тоирис услышала. Когда девчонке свернули шею и бросили в лесу, небрежно присыпав ветками, из земли потянулись влажные бледные корни, обвили кровоточащее тело и утянули вглубь, в покой и темноту. Мириады крохотных жучков облепили ее, разбирая по волоску, чтобы собрать на новом месте. Кровь вместе с каплями дождя просочилась сквозь землю в русло подземного ручья, и через некоторое время смочила иссохшие губы старой Тоирис, точно сладкое вино. У нее, никогда не имевшей детей, теперь было множество дочерей - мертвых, как она. Наивных и отчаявшихся, непогребенных и неотпетых, самоубийц и сумасшедших. Многие спали далеко отсюда, и не хватало силы корней, чтобы собрать их вместе, но они говорили с ней, рассказывали свои истории, жаловались и негодовали, и неизменно находили утешение. - Я буду добра к людям, - пообещала она. - Если они не станут нарушать мои правила. Несколько новолуний минуло, и ничто не тревожило живых обитателей дома. А потом мальчишки нашли в саду птичье гнездо. Крохотная рыжегрудая птичка-зарянка яростно пищала и хлопала крыльями, отгоняя неведомых чудовищ, позарившихся на ее кладку, но те твердо вознамерились поиграться с птичьими яйцами. Их оказалось так весело швырять в стену. А кружившую над ними птицу было совсем несложно сбить из рогатки. - Когда луна станет черной, - прошептала Тоирис, впитывая боль и гнев умирающей птицы-матери, - когда луна станет черной. Жди. - Отпусти хотя бы девочку, она ни в чем не повинна, - прошелестела в саду Идэ. - Пусть уходит, - согласилась старуха. С той ночи и до самого новолуния сны девочки наполнились странными образами. Женщина в разорванном платье появлялась из тумана, тянула к ней руки и шептала одно только слово: «Уходи...» Однажды, поддавшись неосознанному импульсу, девочка встала и, не просыпаясь, вышла в сад, а потом, по дороге, и в окрестный лес. Босая, в одной ночнушке, она с закрытыми глазами ступала по траве, каким-то чудом обходя кусты и овраги. Если бы кто-то наблюдал за нею в неверном свете убывающей луны, то при должном старании смог бы увидеть призрачную фигуру, ведущую девочку за руку. Но некому из живущих было смотреть, как раздвигаются перед ней ветки, как поворачиваются ей вслед бледные шарики грибов, превращаясь в белки чьих-то глаз, лишь на мгновение вспоротые чернотой зрачка. Обнаружив себ