С высоты своих прожитых лет я удивлялся нашей тогдашней всеядности. У нас были лужёные желудки, которые переваривали всё и постоянно требовали добавки. Никто не жаловался на непереносимость глютена или чего-то подобного, ни у кого не возникало никакой аллергии на пустом месте. Мы просто покупали всё подряд и пожирали, как самая натуральная саранча. Ещё мы регулярно питались в нашей институтской столовке и захаживали в её общажный аналог, который находился в соседнем корпусе и был постоянно забит студентами с других факультетов. Я помнил, что голод в те времена был сильнее нашей гордости, и мы выстаивали по часу, чтобы получить вязкое пюре со странной котлетой, украшенной кусочком маринованного огурчика. Я там даже иногда брал кашу на машинном масле — и очень сильно любил это блюдо. Ну а компот мы все обожали.
Ещё в наш рацион иногда попадал настоящий кофе — вернее, нечто порошковое и растворимое, что продавалось в магазинах под этим названием. Много позже в Москве появилось много точек с кофе навынос — у меня даже было любимое местечко, где делали неплохой капучино; но дома мой испорченный в студенчестве вкус требовал всё того же растворимого убожества — хотя и среди этих порошков уже появились неплохие сорта. Для нас-студентов подобного разнообразия не существовало в принципе, так что мы вынуждены были идти на различные ухищрения. Я просто добавлял в свой кофе как можно больше сахара и молока, а вот Дёма где-то научился заливать кофейно-сахарную смесь небольшим количеством горячего молока, взбивать этот раствор до получения чего-то похожего на пену — и лишь потом добивать кипятком до полноценной порции. Он уверял, что это турецкий рецепт, и, конечно, врал.
Сидеть весь день голодным я не собирался, поэтому сбегал в «наш» — то есть ближайший — продуктовый. У меня был многолетний опыт самообеспечения, и я сосредоточился на продуктах, которые можно было приготовить сейчас или в самом ближайшем будущем или съесть в сыром виде. Цены поначалу испугали, но всё обошлось по-божески — из своего невеликого запаса в полсотни рублей я отдал всего лишь пятерку с мелочью. Впрочем, я давно уяснил, что еда — это важно. Гораздо важнее, чем какие-то деньги.
— Я картошки пожарил и сосисок отварил, — рассказал я Алле. — Но если тебе это не нравится, могу какую-нибудь кашу сварганить, если ты подождешь. Есть гречка и пшено. Ну и чай с пряниками.
— Какой продвинутый первокурсник пошел, — притворно восхитилась она. — Не надо каши, давай сюда свою картошку с сосисками. Кажется, я действительно голодная, как лошадь.
Но я не дал ей ограничиться одной картошкой с сосисками. Быстро порезал огурец и помидор, заправил это дело небольшими колечками лука и постного масла, посолил, добавил зелени — и выложил получившийся салат на край большой тарелки. В сочетании с желтой подрумяненной картошкой и розоватыми сосисками этот набор смотрелся очень неплохо.
Мои действия не остались без благодарности. Алла ткнула туда-сюда вилкой, отправила еду в рот, прожевала.
— А ты неплохо готовишь, — сказала она. — Надо к тебе почаще заходить в гости. Ведь ты не откажешься накормить голодную девушку?
— Не откажусь, — ухмыльнулся я. — Но я подумаю о том, сколько это будет стоить. Сегодня всё бесплатно, потому что рекламная акция… ну и потому что я всё ещё спасаю попавшую в беду принцессу. А рыцари, как известно, с дам денег не берут.
Она прыснула.
— Тоже мне, рыцарь… ладно, дай поесть спокойно.
И снова никаких возражений насчет принцесс.
Я развел руками, показывая, что с уважением отношусь к её желаниям. Вот только помимо собственного желания продолжил смотреть на девушку, хотя хотел разобраться в своих вещах и навести там хотя бы относительный порядок. Но меня привлекли её жесты и движения, которые показались мне знакомыми. Я уже видел нечто подобное, и даже в этом времени, но мне потребовалось несколько минут, чтобы вспомнить, где именно. Это было в семье моей первой жены.
Её отцом был какой-то архитектор далеко не первого ряда. Но он и его семья были вхожи в определенный круг тех, кто считал себя интеллигенцией. А в их среде был принят определенный порядок поведения за столом, который старшее поколение познавало на собственном опыте — видимо, от ещё более старших товарищей, заставших прежнюю, несоветскую власть, — а молодежь изучала через подзатыльники бдительных матерей и с помощью неодобрительного кряхтенья отцов. Всё это имело мало общего с дореволюционным этикетом, но корни явления росли откуда-то оттуда. Отечественные интеллигенты всегда хотели быть похожими на имперских дворян.