Ее мысли заняли несколько мимолетных секунд. В зале наступила тишина, насыщенная ожиданием глубочайшей драмы. Все глаза обратились к Эндрю: как он ответит на этот тост? Использует ли он этот банкетный зал как политическую платформу, оповестив всех о своем намерении бороться за пост президента? Или же упустит момент, ответит обычной вежливостью, скрыв свои чувства и желания?
Эндрю поднялся по левую руку от мистера Джефферсона. Его глаза не говорили ни о чем. После нестерпимо долгой, как ей казалось, паузы, в течение которой в зале сгущалась тишина, Эндрю поднял бокал и, улыбаясь мистеру Джефферсону, сказал:
— За Джеймса Монро, военного министра.
В зале началось столпотворение, гости размахивали руками, шумели и кричали друг другу через стол: ведь этими пятью короткими словами Эндрю Джэксон отвел свою кандидатуру на президентских выборах 1816 года, официально выдвинув Джеймса Монро из Виргинии. Все, что произойдет между настоящим моментом и выборами, приведет к умиротворению, ибо в Америке не будет никого, кто стал бы оспаривать кандидатуру мистера Монро.
Эта сцена навсегда запечатлелась в памяти Рейчэл: Эндрю, стоящий над шумной толпой с улыбкой, отчетливо видимой в левом уголке его рта, полугрустной и в то же время счастливой оттого, что он наконец-то принял решение и все сомнения и вопросы остались позади, хотя не без некоторого сожаления, ведь он добровольно отказался от шанса стать первым в своей стране. Рейчэл уловила странное выражение и на лице мистера Джефферсона. «Не выдал ли он, — спрашивала она себя, — не очень-то прикрытое чувство облегчения? Не повел ли мистер Джефферсон далеко идущую игру? Не сделал ли он, поняв характер Эндрю, красивый жест, проехал сотню миль, чтобы взять на себя роль председателя банкета и вознести хвалу генералу Джэксону в надежде, что тот в ответ сделает красивый жест в пользу Джеймса Монро?» Но что бы ни думал мистер Джефферсон, в ее уме не было сомнения относительно его безмерного удовлетворения: он не хотел, чтобы мистер Джэксон стал президентом, он страстно желал, чтобы этот пост занял его друг, сосед и протеже.
Вашингтон-Сити столько раз становился источником неприятностей для Эндрю, что город в ее представлении выглядел исчадием ада. Поэтому она подъезжала к городу с трудом подавлявшимися волнением и тревогой. Город крайне разочаровал Рейчэл: разбитые грязные улицы, уродливые кирпичные дома без зелени около них, стоящие вразброс на полях и болотах. Впечатление неухоженности, почти заброшенности усугублялось разрушениями, причиненными британцами, которые сожгли Капитолий, дом президента, казначейство, государственный и военный департаменты, и они были восстановлены лишь частично.
В первое утро их пребывания в Вашингтон-Сити Эндрю поднялся с первыми лучами солнца. Рейчэл, проснувшись, увидела, что он ходит по комнате гостиницы в нервном, возбужденном состоянии.
— Эндрю, какие неприятности?
— Именно то, что я намечал для сегодняшнего поединка с военным департаментом. Департамент и президент получили из Нового Орлеана письма, опротестовывающие арест мною судьи Хэлла и Лаллье за их провокационные публикации в «Курьере».
— Но ведь здесь знали, что ты ведешь войну!
— Как всегда, люди вдали от поля боя хотят, чтобы вы сражались по правилам джентльменов.
В это утро майор Рейд взял ее и Эндрю-младшего в поездку по городу, но Рейчэл настояла вернуться пораньше, до возвращения Эндрю из военного департамента. Эндрю вернулся воодушевленный, восклицая:
— Я тревожился из-за пустяков! Едва я начал объяснять, почему ввел военное положение, как секретарь Дэллас сказал, что объяснений не нужно, что в Новом Орлеане я действовал правильно, что президент, а также главы департаментов довольны моими действиями. Я пытался убедить президента одобрить содержание постоянной пятнадцатитысячной армии, но самое большее, чего я добился, — это армии в десять тысяч.
Почувствовав облегчение, Рейчэл сказала:
— Я рада, что ты вернулся в таком хорошем настроении: мы приглашены на обед к Монро в три часа, и, откровенно, я немного нервничаю.
— Нервничаешь из-за Монро? Он самый лояльный и дружественно настроенный человек из всех, кого я когда-либо знал.
— Меня беспокоит не мистер Монро, а его жена. Я слышала, что ее считают аристократкой, говорят, что она происходит из высших кругов нью-йоркского общества и весьма высокомерна в своем поведении.
— Ты будешь принята так, как ни одна женщина не была когда-либо принята другой.
— Почему?
— Потому, что мы помогаем осуществить честолюбивый замысел всей ее жизни — стать первой леди.