«Эндрю Джэксон провел лучшие годы своей жизни в азартных играх, скачках, и венцом всего этого стало умыкание чужой жены.
Одобряющий кандидатуру Эндрю Джэксона должен поэтому заявить, что он сторонник философии, согласно которой любой мужчина, возжелавший чужую красотку жену, не должен делать ничего иного, как взять пистолет в одну руку, а кнут в другую и овладеть ею.
Генерал Джэксон признал, что он снимал пансион в доме старой миссис Донельсон и что Робардс воспылал ревностью к нему, но он умолчал о причине этой ревности… Однажды Робардс застал генерала Джэксона и свою жену в момент, когда они обменивались самыми сладостными поцелуями».
Первой реакцией Рейчэл было чувство стыда — стыда за то, что такой выпад был сделан в ее родном штате и одним из ее соседей. Она убедила себя, что нужно сохранять спокойствие, что не следует расстраиваться по поводу гнусных строчек, и в то же время у нее все кипело внутри при мысли, на что нацеливалась эта подлость: нанести ей удар в спину, представить в гнусном свете ее побуждения и ее поведение. Разъяренный Эндрю ушел в себя, и они не обмолвились ни словом по поводу памфлета. Рейчэл сожгла полученную копию, решительно вычеркнув ее текст из своего ума.
Однако она недооценила последствия печатного слова. Вскоре полковник Чарлз Хэммонд, редактор газеты в Цинциннати, ободренный тем, что уже есть прецедент в печати, написал для своей газеты статью, основанную на памфлете Арнольда, с добавлениями, собранными мистером Дейем. Какой-то аноним прислал Рейчэл по почте вырезку из этой газеты:
«Если президент женат, то его жена должна соответствовать высоким качествам занимаемого им положения. Ее соответствие положению, ее характер и достоинства, ее личные недостатки или положительные черты должны быть выявлены и оценены, обсуждены, подвергнуты осмеянию, если они того заслуживают.
Если она слаба и вульгарна, то неизбежно станет объектом для насмешек, часть которых будет иметь последующие негативные результаты для мужа… Мы должны либо увидеть деградировавшую женщину во главе женского общества нации, либо объявить об этом факте и рассматривать его как основу для требований об отстранении ее мужа.
Невзирая на его известность, публичная молва сеет подозрения относительно корректности его матримониального союза… Мы имеем дело не с вольной догадкой в отношении незамужней женщины, основанной на возможной нескромности и опирающейся на личную распущенность в поведении. Напротив… это обвинение генерала Джэксона в открытом прелюбодеянии, которое оскорбляет права мужа, а его жены — в бегстве от законного мужа к любовнику.
В сентябре 1793 года двенадцать человек — членов жюри, выслушав доказательства, объявили… что миссис Робардс повинна в прелюбодеянии. Должны ли осужденная прелюбодейка и ее любовник-муж быть допущены до самого высокого поста в стране?»
Ее руки вяло упали. Газета из Цинциннати выскользнула на пол. Наконец-то появилось страшное и отвратительное слово, преследовавшее ее на протяжении всей семейной жизни и превратившее веселую, счастливую молодую женщину в раненую, заточенную в собственных стенах.
Она — прелюбодейка!
В этот вечер в кабинете Эндрю за закрытыми дверями сидела группа бледных, стиснувших зубы мужчин. Они говорили так тихо, что из кабинета не доносилось ни слова. Встреча затянулась, и Рейчэл продолжала сидеть перед камином в гостиной, словно одеревеневшая, с широко открытыми глазами, ожидая выхода Эндрю.
В этой комнате он просил ее согласия на то, чтобы он баллотировался в сенат и выдвинул свою кандидатуру на пост президента. Он тогда спрашивал:
— Как думаешь ты, Рейчэл?
Она сказала:
— Я выдержу все последствия.
Наступила полночь, когда Эндрю вошел в гостиную. Он объяснил спокойно:
— Собираются тучи, и я должен постараться разогнать их, прежде чем они обрушат на нас…
— …Да… Но каким образом?
— Сделав нашу позицию неуязвимой. Мы намереваемся получить свидетельства от вдовы преподобного Крайгхеда и от матери Полли, вдовы генерала Смита. Они знали нас с самого начала.
— Свидетельства… относительно чего? — спросила Рейчэл в оцепенении.
Эндрю наклонился, обнял ее, поднял из кресла и поцеловал ее холодные щеки и усталые глаза:
— Я знаю, как тебе это неприятно, но мы должны защищать себя в тех точках, по которым они наносят удар. Нет ни одной частицы в моей жизни, какую они не пытались бы извратить и фальсифицировать, но мы будем встречать их в лоб с документами и показаниями под присягой и каждый раз будем брать над ними верх.