— Я хочу увидеть, насколько.
Он онемел. Матильда села подле, медленно провела по его лицу, щеке, губам, нежно притянула его к себе и поцеловала так же страстно, как тогда, в ложе. Он ответил. Еще и еще. Она пьянила, и в какой-то момент Густав осознал, что они уже давно лежат рядом, целуясь, что его руки гуляют по ее телу там, где им не стоило бы быть, а она хихикает, наслаждаясь, и целует, целует, целует…
Он не знал, сколько часов продолжался этот пир близости, не помнил, о чем они шептали друг другу, но утром, когда проснулся, а она лежала на его плече, почувствовал себя абсолютно счастливым. Его строгий ангел оказалась невыразимо нежна, воздушна и страстна, а эта ночь стала одновременно и предосудительной донельзя — казалось, он обнимал всю её, каждый миллиметр кожи Матильды успел погладить или поцеловать, — и в то же время вопиюще невинной: жар, сжигавший их обоих, так и не был выпущен на свободу, но лишь распален более, до невозможности, нестерпимости ощущений. Они не стали единым целым телами, но души их сплавились в этом огне, и когда его ангел открыла свои восхитительные черные глаза, Густав проиграл окончательно.
— Разрешите мне просить у батюшки вашей руки?
Она приложила свои хорошенькие пальчики к его губам, и стряпчий принялся их целовать, словно были они сахарные.
— Разрешу. Но только в одном-единственном случае — если исполните мою волю.
— Ради вас я готов на всё…
Матильда хмыкнула, вновь поправила выбившуюся у него прядь и с хитрой улыбкой проговорила:
— Тогда отныне не «вы». Ты, и только ты. Понятно?
— Как скажешь, любимая… — он потянулся было поцеловать её, но наткнулся на ладошку и хитрый прищур.
— Пожалуй, еще одно требование. Почаще называй меня любимой.
А вот теперь она поцеловала его сама.
Густав был практически уверен, что за попытку сватовства его спустят с лестницы. Вместо этого папенька Матильды чуть ли не в ноги ему кинулся, распорядившись обручить молодых поскорее и немедленно начать приготовления к свадьбе. Всего через три недели Густав и его ангел сочетались узами брака, а поскольку супружеское ложе игнорировать никто не собирался, отец невесты пришел в неописуемый восторг: он уже смирился с норовом дочки и нежеланием заводить внуков, и внезапная благосклонность, пусть и к нищему стряпчему, казалась ему чуть ли не манной небесной.
Первая брачная ночь подарила море открытий. Густав словно боготворил тело своей жены, целуя и целуя, пока Матильда не начала царапаться, изнывая от страсти и требуя решительных действий. Он старался двигаться нежно и аккуратно, но ей всё равно было больно. Но счастливо. Потом они целовались, очень много, и вставали только для того, чтобы провести время вместе, а вечерами на глазах совершенно счастливого отца уходили спать пораньше. Через несколько месяцев абсолютное счастье стало бесконечным — однажды утром, жутко краснея, Матильда поведала, что скоро Густав станет отцом. Он носил её на руках, радовался и смеялся, как никогда.
Из конторы дяди Густав ушел, целиком отдавшись управлению делами семьи, и тесть сделался приятно удивлен неожиданной деловой хваткой, казалось бы, невзрачного жениха. Теперь, когда любимая находилась в положении, тот старался щадить её, изливая весь жар на проекты и финансовые коллизии. Предприятие, и ранее не бедствующее, пошло в гору, о семье вновь заговорили, и заговорили с удивлением — где это видано, чтобы явный охотник за легкими деньгами по факту вышел примерным семьянином и верным сыном? Папеньку Матильды теперь наперебой хвалили за проницательность, а он, гордо кланяясь, лишь подмигивал новоиспеченному зятю. Оба знали, кому обязаны своим счастьем.
Но через несколько месяцев жизни, полной радости, в дом вернулась та тьма, что однажды уже лишила его солнца.
Чахотка.
========== Глава 3. В болезни и здравии ==========
Первым умер отец. Сгорел буквально за три месяца, быстрее, чем ожидали врачи, а ближе к его кончине тревожные симптомы появились и у Матильды. Когда диагноз подтвердился, та почувствовала себя чуть ли не предательницей собственного мужа. Так кичиться молодостью и богатством. Так мучить беднягу, испытывая и забавляясь. И так быстро подвести сразу после свадьбы…
Однако Густав встретил дурные вести с неожиданной стойкостью. Здоровье изменяло Матильде всё чаще, окружающие только и могли, что причитать да волноваться, а Густав — мягкий, впечатлительный Густав, которого, в отличие от себя, она полагала настоящим ангелом, — внезапно стал её главной опорой. Муж, вопреки или же, напротив, благодаря своей любящей натуре, не опускал рук и не сдавался: спокойно и рассудительно выслушивая докторов, изучая предлагаемые схемы лечения и консультируясь с профессорами, он не унывал и продолжал так же влюбленно смотреть на неё. Работал Густав тоже с жаром: наращивал капитал, чтобы хватало на любые медицинские изыски для жены, а после, когда она поправится — а он ни на минуту не допускал обратной мысли, — чтобы в наследство детям досталось приличное состояние. Пожалуй, не будь Густава рядом, Матильда сошла бы с ума.
Прогнозы, однако же, делались исключительно печальные. Чахотка прогрессировала нехарактерно быстро, кашель становился лишь страшнее и кровавее, но любящее лицо мужа ни разу не исказилось ни напрасной жалостью, ни отвращением. Он словно не боялся ничего — ни болезни, ни собственной смерти. Всё так же засыпал, уложив любимую на плечо и гладя волосы, с вниманием и заботой кормил, хоть аппетит и давно покинул её, а по ночам сам обтирал бьющуюся в лихорадке супругу мокрым полотенцем и менял ей рубашки. Как будто боги решили испытать Густава, прогнать по всем кругам ада, а он не замечал этого, безоговорочно и просто любя.
В один из дней Матильде особо нездоровилось — не получалось даже встать с кровати, ужасные боли крутили нутро, и врача вызвали незамедлительно. Поняв, к чему идет дело, она велела Густаву выйти из комнаты — и он покорно согласился, преданно ожидая позволения вернуться.
Когда всё было кончено, Матильда хотела прийти к супругу сама, но даже на это не нашла сил. Власть её более не простиралась дальше собственной спальни, и оставалось только одно — велеть доктору молчать и позвать мужа. Густав влетел быстрее ветра. Испуганно всмотрелся в её лицо — бледное, еще бледнее, чем в последние дни, покрытое испариной — и улыбнулся, по-прежнему робко и влюбленно:
— Тебе лучше, любимая? Что-то принести? Почитать?
Очень хотелось сделать вид, будто ничего не произошло, расслабиться и спрятаться за повседневными глупостями. Но Матильда всегда желала правды для себя, а потому и от себя требовала её для других. Закрыв глаза и боясь взглянуть в лицо супруга, она прошептала:
— Прости. Я потеряла нашу радость. Прости.
Молчание Густава было недолгим. Взяв её руку в свою, поцеловал. Потом снова, и снова, и целовал так, покуда она не открыла глаз.
— Всё хорошо, любимая. Главное, что ты жива. Мы еще заведем детей.
— Я не смогу.
И эту новость он тоже встретил стойко.
— Тогда возьмем из приюта, целую ораву, а то и две, всех возрастов. Чтобы скакали на лестницах, крушили папенькины сервизы и радовали нас.
— Но они же будут… не твои?
Неужели он не понимает? То немногое, что женщина могла дать любящему её мужчине, Матильда более была не в силах исполнить. Но Густав смотрел с прежней нежностью. Снова поцеловав руку, прошептал: