— Конечно, не мои. Наши. Наши с тобой детки. Не волнуйся, любимая. Всё будет хорошо.
Последующие несколько дней он работал из дома, гладя, заботясь и ни на шаг не отходя от жены — лишь бы та не замкнулась в себе, а не покидавшая отныне постели Матильда постепенно понимала, что Густав не кривит душой. Она еще может сделать его счастливым. Только бы поправиться…
Вердикт вынесли безнадежный: пара недель, максимум — месяц. Матильда ужасно похудела и походила сейчас скорее на бледного призрака, карикатуру на себя прошлую. Густав по-прежнему оставался рядом, полон любви и, несмотря на неутешительные слова врачей, искал выход. Это удивляло. Там, где сама она давно бы отчаялась, он не только не смирялся, но и не позволял этого делать ей. Муж не хватался за любое предложение, но рассматривал каждое с предельной критичностью, отметая всё, что не относилось к передовым научным решениям или же было откровенно шарлатанским. Но однажды он пришел в её спальню с очень странным лицом. Задумчивым и одновременно таящим надежду. Густав ждал совета.
— Любимая… Кажется, я нашел выход. Но он очень спорный. И крайне опасен. Прежде чем решиться на такое, мы должны взвесить за и против. Вместе.
Он крутил на пальце обручальное кольцо — с некоторых пор это стало выражением максимальных его волнений. И куда только исчез тот робкий, нелепый стряпчий? С каких пор превратился он в солидного джентльмена, готового на любые безумства ради своей супруги? Пожалуй, встреться она с ним впервые сейчас — оробела и влюбилась бы уже сама.
Матильда кивнула, показывая, что готова к разговору.
Он сел было на краешек кровати, но вдруг, как в самом начале их семейной жизни, завалился набок, к ней, уткнулся лицом в её руку и, когда жена начала по привычке перебирать его тонкие, нежные волосы, заговорил:
— Не сочти меня сумасшедшим, но упыри существуют.
Движение дамской ручки прервалось, и на него посмотрели с некоторым скепсисом. Густав робко улыбнулся:
— Не пил.
Его продолжили гладить, давая выговориться.
— Около месяца я выслеживал, изучал, пытался понять и намедни удостоился получить полное подтверждение своим теориям. В Россию после Наполеона двинулось много нового. В том числе — и подобного толка фигуры.
— Ты сам их видел?
— Да. И это не оптический обман. Двое мужчин. Оба не стареют уже много лет — собственно, слухи о сей странности меня к ним и привели. Оба способны изменять свое тело по желанию, обоим не страшны ни кинжал, ни пуля. Проверил лично.
Рука снова замерла.
— Да, и стрелял, и всадил кинжал чуть ли не по самую рукоять. А как иначе, если на кону твоя жизнь? В таком вопросе я предпочту стопроцентную уверенность.
Его продолжили гладить.
— Они пообещали рассмотреть мою просьбу и сегодня ответили согласием обратить нас обоих. Сказали, это сразу излечит тебя от недуга. Святая вода и распятие, кстати, не причиняют им вреда. Да, тоже проверил. А насчет рациона… По их словам, вампиры не питаются кровью, не разрывают могил и христианским младенцам тоже никоим образом не угрожают. Самое страшное, что случится, — перестанем выносить лучи солнца и не сможем завести детей. Но мы и так не можем, и это я не считаю большой потерей.
— Ты можешь, — внезапно тихо вставила Матильда.
Густав накрыл её руку своей.
— Без тебя? Не могу.
Она молча гладила его по голове, закрыв глаза. Потом спросила:
— А душа?
Набожность мужа по-прежнему вызывала легкую оторопь даже у святых отцов. И этот непримиримый католик рвется в вампиры?
— Ты — моя душа.
— После такого ты точно попадешь в ад.
— Без тебя любое место — ад.
Матильда снова остановилась, обвила его шею руками и чуть потянула к себе. Он с готовностью привстал, поднялся выше и лег рядом, подперев голову и глядя в её глаза. Всё так же — с нескончаемой любовью. А ведь саму её собственное отражение пугало…
— Ты упомянул опасность.
— Да. Я абсолютно уверен в природе сих господ — настоящие монстры. Но у нас банально нет времени выждать и убедиться в исключительной честности намерений с их стороны. Придется рискнуть.
— Есть ли в этом смысл? Оставь всё на божью волю. Я умру, но тебе-то ничего не угрожает.
— Любимая, если ты умрешь, я не смогу назвать то, что мне предстоит, жизнью. Ни при каких условиях.
— Но подобный риск…
Он поцеловал её, заглянул в глаза и нежным голосом напомнил.
— Всегда вместе. И в горе, и в радости.
— Пока смерть не разлучит нас?
Густав еще раз поцеловал её и обнял покрепче:
— Даже смерти я такое не позволю.
Путь в карете до ухоженного поместья неподалеку от реки занял порядка четырех часов. Вопреки всем приличиям, Матильда ехала на коленях мужа, закутанная в мягкую перину, словно драгоценная ваза. Весила она уже опасно мало, настолько, что Густав, хоть и не слыл образчиком силача, легко мог нести жену на руках. Супругов встретили двое джентльменов. Один — невысокий, плешивый и тучный — представился Иваном Карловичем, второго — огромного, сильного, более походившего на мордоворота, чем на достойного гражданина, — представили Маратом. Смерив его взглядом, Матильда в очередной раз подивилась отваге Густава: окажись эти люди банальными грабителями, шансов у него было бы немного, но муж всё равно пошел на риск, дабы подтвердить свои предположения. Что ж, храбрость должна сохранять и она.
Покуда двое странных джентльменов стояли в тени, слуги, вполне способные выходить на солнце, а значит, по всей видимости, бывшие людьми, поспешили разгрузить карету. В глаза Матильде бросилась чрезмерная тучность всех виденных ею обитателей поместья, словно некоторая дородность особо пестовалась, но это наблюдение она решила оставить при себе.
Дежурно поинтересовавшись, как прошла поездка, Иван Карлович всю дорогу до их покоев, куда хозяева милостиво вызвались проводить супругов, обсуждал привычные петербургские слухи: графиня такая-то изволила распорядиться об учреждении журнала для юношества, генерал такой-то прескверно повел себя в опере — ничего примечательного. Но стоило паре дойти до дверей, как вкрадчивый голос, еще недавно вещавший о падении нравов среди художественных школ запада, словно между делом добавил:
— Ну-с, прошу располагаться. К сожалению, сотворить должное мы сумеем лишь под покровом ночи — первое время с непривычки вы можете позабыть о солнце, а подобного рода ошибки совершаются исключительно раз в жизни. Ждем вас в десять на трапезу. До тех пор дом в полном вашем распоряжении.
Господа откланялись и ушли. Матильда обратила внимание, что Марат так и не сказал ни слова и в целом вид имел скорее задумчивый, и это тоже несколько удивляло.
Намиловавшись всласть — и откуда только в Густаве бралась решимость целовать настолько подурневшую женщину? — муж задумчиво посмотрел в окно и повернулся к Матильде с самой лучезарной улыбкой из своего арсенала:
— Любимая, раз уж через несколько часов нам обоим будет претить солнечный свет, быть может, устроим напоследок пикник?
Она задумалась. Боль и усталость брали свое — как и каждый день в последние недели, но, с другой стороны, Густав был прав — уже много месяцев пара не проводила время вот так, спокойно, на природе, а Матильда и не помнила, когда в последний раз могла позволить себе любоваться голубым небом не из окна спальни. Она кивнула, и супруг поспешил заняться приготовлениями. Менее чем через час слуги помогли расстелить покрывало на мягкой траве неподалеку от спуска к реке, установили зонтик, разложили припасы с подушками и, шутя и смеясь, удалились. Густав осторожно усадил жену — никому другому нести её он не доверил, хоть путь от поместья и был крайне неблизок, — и, поправив подушки, улегся ей на колени. Она чуть улыбнулась. В их доме не было котов, и порой Матильде казалось, что заведи она одного и осмелься его погладить — крайне чуткий до нежности муж заревнует. Почему-то больше всего на свете Густав любил, когда Матильда играла с его волосами, и в страсти своей походил вовсе не на степенного взрослого мужчину, но на игривого котенка. Он блаженно жмурился, теплое солнце целовало кожу, ветер нежно обнимал, шуршали листья и трава, всё вокруг жило, стрекотало, свиристело и пело, и Матильда поняла, как сильно хочет продлить этот миг. Наверняка дети Густава так же любили бы ласку…