Задевает их... Роняет...
Сонная птица льнет к сонным напоенным плодам!.. Льнет. Вьется.
Бесшумная золотая айвовая птица… Ночная... Жгучая!.. Жгучая птица!..
Две старухи с узкими полыхающими дамасскими бритвами в руках бегут ко мне по моему родному, тихому, нетронутому, сокровенному рисовому изумрудному полю...
Айе!.. Я просыпаюсь!..
Махмуд Талгат-бек и Насреддин ступают по тихим таящимся вкрадчивым покоям гарема,
Останавливаются у первой резной вишневой двери...
Насреддин в ярком цветастом фазаньем чапане — ночном чапане любви...
«...Фазаны соединяются только ночью!.. Святые птицы!.. Только ночью!..» — звучит в одуревшей голове Насреддина...
Талгат-бек бесшумно отворяет вишневую дверь.
— Сынок, иди. Это первая, рубиновая комната уединенья... Айе!.. Шайдилла!..
Там в рубиновой комнате, рубиновые ковры... рубиновые светильники... рубиновые одеяла... рубиновая деревянная бухарская кровать под рубиновым балдахином…
В рубиновых атласных шелестящих одеялах лежит, тонет хранится, покоится дитя, девочка, девушка, женщина с вьющимися рубиновыми от персидской едкой хны и басмы волосами...
Она спит. Дыхание ти¬хое тлеет, веет, струится, вьется, льется в рубиновых дремучих атласах...
Насреддин глядит на нее...
Чья она?.. Где ее мать и отец?..
Может, тоже ждут её, завернув в одеяло косу-пиалу с машевой чечевичной кашей и вглядываясь в осеннюю безответную волчью нищую ночь?..
- Разбуди ее! — хрипит Талгат-бек и толкает Насреддина в бок тупым кулаком.— Разбуди ее, а она разбудит тебя!.. Ха-ха!..
— Нет. Я не люблю рубин. Цвет крови... Когда при мне режут барана и я вижу его кровь, я никогда не ем его мяса... Или у вас только одна комната уединенья в гареме, мой повелитель?..— улыбнулся Насреддин, запахивая на худом пустынном своем теле огромный фа¬заний нелепый чапан...
— Ха-ха!.. Гарем из одной комнаты — то же, что войско из одного сарбаза-солдата! Пойдем в изумрудную комнату!..
.
..И не поддавайтесь своим страстям...
Ибо тогда кони пожрут своих седоков...
Кони-страсти пожрут своих седоков...
Пожрут!.. Пожрут?..
А за стенами крепости Офтоб-кала ночь поздняя сырая, осенняя...
...В такую ночь волки скользят, таятся, тянутся, неслышно впадают в спящие теплые пахучие отары...
Льнут к гиссарским послушным избыточным овечьим курдюкам... Льнут... Упиваются... Хмельные пьяные оглохшие волки!..
Их можно хватать за хвосты — они не слышат... Они чуют только кровь, баранью покорную тугую кровь... Слепые!..
А сказано у шейха Саади: Волк смерти по одному уносит нас из стада... А сказано...
...Две старухи с дамасскими полыхающими бритвами в руках бегут ко мне по моему родному мягкому рисовому изумрудному полю...
Бегут, бегут, вязнут в рыхлой солнечной воде...
В изумрудной комнате изумрудные травяные ковры паласы... изумрудные нежные багдадские светильники... изумрудные балхские атласные одеяла и подушки... изумрудная деревянная грушевая кровать под изумрудным балдахином...
Лежит женщина в изумрудных луговых одеялах... девушка, девочка, дитя...
И сон ее — неверный, хрупкий, ломкий, и она разметалась, раскидалась, распалась на одеялах, и голова ее с зелеными, крашенными индийской мятой волосами свешивается с кровати и почти касается пола...
Как голова у курицы, которую тащат с базара за связанные ноги...
А волнистая зелень одеял так похожа, так напоминает мне юную терпкую водяную зелень моих рисовых полей, полей, полей...
— Подними ее голову... Не буди ее. Уйди в нее... В спящую...
Как волк в ночное спящее стадо!..
Ее зовут Зумрад... Изумруд!.. Она похожа на майскую прозрачную мягкую приречную траву... Уйди в траву... Ложись на вешнюю ласковую траву... Насреддин!
Иди, волк! Иди — ягненок ждет тебя!.. Айе!.. Снимай фазаний халат! — шепчет, задыхаясь, Талгат-бек.
Он устал от вина, от бессонной ночи, от старости, от воспоминаний молодых...
От жизни устал...
Хрипит, задыхается, мается...
Но он хочет помочь мне...
— Иди, волк... Иди — ягненок ждет тебя!..
— Нет, муаллим, нет, учитель...
Наслаждение, ко¬торое испытывает волк, поедая барана, ничто по сравнению с наслаждением, которое испытывает баран, поедая траву...
— Ты боишься, отрок? Иль тебе не нравится Зумрад?..
— Разве у вас в гареме всего две комнаты? — стараюсь я еще раз перехитрить его, но он уже понимает это.
- Айе!.. У меня есть еще Алмас в алмазной комнате!.. Заррина — в золотой!.. И много других, но ты хитришь, отрок в фазаньем халате...
Айе!.. Я понял!.. Ты же девственник!.. Ты боишься!.. Ха-ха!..
Я покажу тебе это!.. Сосунок, барашек, птенец!.. Ха-ха!.. Гляди!.. Айе!.. Я волк!..
Гляди — я снимаю унылый постылый чапан старости, я остаюсь в одной белой шелковой вольной гасанидской рубахе, я пью гранатовый шербет из кувшина...
Гляди, Насреддин!.. Учись, внимай, о отрок, пока полна соком твоя ветвь! И пока податлива твоя глина — принимай отпечаток мира!..
- Но не отпечаток гаремных одеял, учитель!.. Да и любить в гареме — то же, что стрелять в кекликов-куропаток, запертых, томящихся в клетке. Невесело!.. Да и какая охота? — говорю я тихо, но он уже не слышит меня.
Он пьет гранатовый шербет.
Он старый...
У него борода снежная, жемчужная, как сасанидская рубаха...
...И кони страсти пожрут своих седоков...