— Сэр Эдмунд, как вы…
Он подхватил ее на руки, понес, опрокинул на дощатое ложе, застланное медвежьими шкурами, и тут же сам навалился сверху, поймал ее запястья и пригвоздил к постели у нее над головой. Маргарита открыла рот, чтобы запротестовать или хотя бы вскрикнуть, но так и не издала ни звука. Раз он решился на такую дерзость, может, это и к лучшему? Может, ей следует смолчать? Тем более, что он, казалось, сам готов был зажать ей рот.
— Замолчи, — сказал он по-французски, чтобы подчеркнуть это непочтительное «ты». — Замолчи, успокойся, потому что я все равно тебя никуда не отпущу. Помолчи. Пока ты здесь, приказывать буду я, хоть как бы ты ни была против.
Она и вправду молчала, удивляясь собственной покорности. Зрачки ее были чуть расширены, густо-черного цвета, но он усмехнулся, отметив, что в глазах этой гордячки по-прежнему нет страха. Это нравилось ему. Она подчинялась, но не боялась. И Сомерсет сказал уже мягко, медленно высвобождая ее волосы из-под низкой шапочки, отороченной соболями:
— Не думай сейчас ни о чем. Все, что у тебя в голове, Мэг, — это глупости. Забудь обо всем. Ты королева, и я знаю это, но сейчас это ни к чему.
Позволь мне быть мужчиной, а сама будь просто женщиной.
— Можно ли тебе довериться? — проговорила она с сомнением, тоже по-французски. — Я никогда еще…
Ее волосы, темные, искрящиеся, рассыпались по изголовью. От локонов исходил головокружительный запах — кажется, аромат роз… Герцог взял Маргариту за хрупкое запястье, нежно коснулся его губами.
— Ты выбрала меня, Мэг, и теперь не время отступать. А то, можно ли мне довериться, — это ты решишь позже, после всего…
— Мне прежде всего нужен ребенок, — прошептала она упрямо, не глядя ему в глаза, хотя сама уже так не думала.
Он медленно очертил пальцем рисунок ее губ, и она скорее услышала, чем увидела, что герцог улыбнулся.
— Об этом мы тоже поговорим позже, моя дорогая.
Все оказалось одновременно и легче, и сложнее, чем она себе представляла.
Еще тогда, впервые ему подчинившись, она уже догадывалась, что все будет не так тягостно, как она себе воображала. А когда первый опыт был уже позади, она сделала ошеломляющее открытие: до чего восхитительным все это оказалось! Чего же она так страшилась? Счастья? Какая глупость! Только сейчас, в двадцать два года, она вполне ощутила, что у нее есть тело, нежность, женственность. Страсть накатила поистине ошеломляющей волной, и уже не было сил рассуждать и благоразумно что-то планировать. Отдавшись в первый раз, она потом помышляла о ребенке в последнюю очередь, когда встречалась с Эдмундом.
Часы, которые они проводили вместе на ложе, укрытом шкурами, становились все сладостнее, и Маргарита просто мучилась — так хотелось встречаться почаще!
Она не говорила этого вслух, но он будто почувствовал. И в один прекрасный вечер у ворот Виндзорского замка протрубил рог, извещая о прибытии герцога. Он дерзко явился прямо к королеве, будто бы по делу, и ему достаточно было обменяться с ней взглядом, чтобы обо всем условиться. Не помня себя от волнения, Маргарита ночью, в одной сорочке, со свечой в руке прокралась в покои герцога, расположенные в Круглой башне. Оба были обеспокоены, вздрагивали от каждого шороха, но эта тревога придавала поспешным объятиям что-то острое, пикантное: еще бы, наслаждаться друг другом, когда все в любое мгновение может обнаружиться! Тем не менее, рискованная встреча прошла для двора королевы незамеченной, и отныне герцог стал чаще бывать в Виндзоре. Так у любовников появилось уже два места для встреч.
Маргарита осознала теперь: до связи с герцогом она знала и понимала себя не больше, чем в первый день рождения. Как страшно было бы прожить жизнь, так и не узнав ее радости! И как хорошо, что Эдмунд все-таки осмелился подступиться к ней, преодолел ее гордыню… Да, и раньше были мужчины, которые ей нравились, но ни один не казался вполне достойным — она унизилась бы, снизойдя до такого, и, самое главное, не было среди них ни одного, кто набрался бы решимости вот так дерзко ее завоевать. Весь мир теперь сосредоточился для нее в человеке, который смог понять ее, разбудить, взять чуть ли не насильно, но этим подарить счастье и открыть глаза на неведомое.
Эдмунд сделал ее женщиной. Счастливой, влюбленной. И, видит Бог, сам он оказался намного лучше, чем она когда-либо о нем думала. От глаз Маргариты теперь ничто не ускользало: она видела, что он не только смел, но и нежен, но только жесток, но и мягок. Ни разу ей не пришлось пожалеть о том доверии, которое она ему оказала, — ни в делах любовных, ни в делах государственных.