Напротив, с каждым днем ей теперь хотелось доверять ему все больше и больше, полностью отдаться на его милость. Впервые Маргарита поняла, до чего хорошо ощущать рядом с собой сильного мужчину, полагаться на него, любить его и хоть немного расслабиться… Почему Провидение так неумело раздает роли? Почему Господь соединил ее не с тем, с кем следовало бы?
А эти объятия Эдмунда, тепло его тела, поцелуи, ласки — она едва могла теперь жить без них. Он разбудил жар в ее крови, разбудил даже бесстыдство, так, что, стремясь к запретным удовольствиям, она не раз уже допускала неосторожность. Когда речь шла о встрече, о ночи вместе с Эдом, у нее не хватало душевных сил быть благоразумной. Генрих ей стал теперь противен, она была готова не видеть его до самой поздней весны, а в ответ на его просьбы приехать писала краткие, пустые, официальные ответы, ненавидя его в тот миг так, как ненавидела бы всякого, посмевшего посягнуть на то, что ей всего дороже.
Говорят, что влюбленная женщина расцветает. Вот и Маргарита, впервые познавшая всю сладость мужских ласк, менялась с каждым днем. Любовь будто озаряла ее изнутри сиянием. Она не сердилась теперь на своих дам, не видела мелких оплошностей. Улыбка ее стала дерзкой, ходила она теперь плавно, уверенно, в синих глазах горело загадочное пламя, а в смехе звучал вызов. Да что там — будь ее воля, она всем открылась бы в своей любви… Свита, находившаяся в Виндзоре, единодушно отмечала, что никогда еще королева не была так хороша, весела и приветлива, как сейчас — поистине сама привлекательная дама в Англии.
Маргарита всегда была горда и самолюбива, но нынче эти качества проявлялись по-новому. Она полюбила и заново оценила свою лилейно-белую, без единого изъяна кожу, ибо ею восхищался Эдмунд, свои роскошные черные волосы, ибо он любил их перебирать, все свое тело, гибкое и стройное, до кончиков пальцев на длинных ногах, ибо везде, в каждом местечке, его касались губы Эдмунда, и каждый раз, когда она думала об этом, ее щеки розовели, а в голове всплывали пьянящие воспоминания.
— Я хотела бы, чтоб ты был моим мужем, — призналась она как-то, припав головой к его груди.
Он приподнял ее, отвел с ее лица темные волосы, внимательно заглянул в глаза.
— Ты становишься безрассудной, — сказал герцог тревожно. — Так нельзя, Маргарита. Дорожи хоть немного тем, что имеешь.
Они часто говорили на ее языке, и между ними уже давно установилось фамильярное французское «ты», совершенно не допустимое, конечно, между королевой и лордом. Однако как иначе можно было говорить сейчас, когда они лежали в одной постели, свет медного ночника заливал угрюмую комнату в Круглой башне, когда он, Эдмунд Бофор, заботливо натягивал на нее пуховое атласное одеяло, чтобы Маргарита не замерзла, когда, наконец, ее волосы были рассыпаны по его груди и она могла в любой миг снова принадлежать ему? Для Маргариты это «ты» было тем желательнее, что она действительно хотела испытать что-то похожее на супружеские отношения, ибо, чего скрывать, она никогда по-настоящему не была замужем…
В ответ она лишь засмеялась:
— А зачем? Зачем дорожить? Разве только для того, чтобы отдать все тебе?
— Я люблю тебя, Мэг. Однако ничего не хочу у тебя забирать. Хочу помочь. — Его голос был резок и настойчив. — Ты должна следить за собой, дорогая. Наше счастье, если ты совершишь оплошность, не будет долгим.
— Я буду осторожна, — обещала она, в душе действительно ужасаясь того, что кто-то может помешать их встречам.
Он гладил ее плечи, успокаивал, как дитя, целовал свежие теплые губы, поцелуями осушал слезы на длинных ресницах. Его гордость высокородного вельможи была уязвлена тем, что он должен скрываться, словно вор какой-нибудь, хотя, видит Бог, он искренне любит эту женщину, больше, чем себя, даже больше, чем власть.
Когда, меняясь до неузнаваемости, превращаясь из гордой королевы в беззащитную девочку, она жарко шептала ему о том, как хочет иметь ребенка от него, о том, что прокляла бы себя, если бы когда-нибудь, не приведи Господь, понесла от Генриха, на него накатывало необъяснимое, нелепое отчаяние, почти боль, и он сильнее обнимал ее, пытаясь заглушить мысли о будущем и обо всем, что их разделяет. А ее голос все шептал и шептал, пробиваясь к его слуху настойчиво, как весенний дождик, и, честное слово, во всем мире для него не было голоса дороже и пленительнее.
— Да хранит вас Бог, милорд, — говорила Маргарита всякий раз, когда он уезжал в Лондон, где его могли поджидать опасности.