Она тревожилась за него. И ему тоже было жаль оставлять Маргариту одну. И преданность Хьюберта Клиффорда немного беспокоила, заставляла ревновать: уж не имеет ли этот верный страж каких-то видов на королеву? Нечего скрывать, уж коли он, герцог Сомерсет, по-настоящему ревновал, их отношения становились очень серьезными. Поистине то было чувство, достойное войти в анналы истории.
Герцог Сомерсет упорно боролся за власть, и честолюбие его было очень велико, но дерзких помыслов о короне он никогда не лелеял. Не только потому, что Бофоры в свое время были навсегда исключены из списка претендентов на престол. Власть, к которой он так долго шел, была для него самодостаточной — дополнительные титулы были уже ни к чему. Впервые в жизни он чувствовал, что находится на своем месте, делает то, для чего рожден, и этого хватало для удовлетворенности. К чему королевский титул, если он и так заменяет короля во всем, держит все нити государственного управления в своих руках, добивается желаемого?
Корона… Он усмехался, когда думал о ней. Вот, пожалуй, для сына, если только Маргарита сможет зачать, он стал бы за нее бороться. Да, в этом случае честолюбие взыграло бы выше всякой меры, и он на что угодно бы пошел, лишь бы обеспечить сыну трон. Почему? Возможно, потому, что матерью этого ребенка была бы Маргарита — женщина, которую он любил так сильно, как не любил ни одну из своих покойных жен и ни одну из многочисленных любовниц.
У Сомерсета были определенные взгляды на то, как следует управлять и что нужно Англии. Сильная власть, честные шерифы, справедливый суд. Чернь, приструненная шерифами, и лорды, приструненные королем. Если король силен и мудр, стране суждено процветание, такое, в каком пребывала Англия во времена Эдуарда III, когда вельможи были укрощены, мятежи подавлены, ганзейцы[14] урезаны в правах. Налоги тогда собирались вовремя и не пускались на ветер; английские купцы вывозили шерсть во Францию и Бургундию; торговля, собирающая воедино богатства страны и их перераспределяющая, процветала. Все это было уже достигнуто сто лет назад, и вот теперь, много позже, Англия была будто отброшена в далекое прошлое. Страна одичала, стала хуже, чем даже, пожалуй, во времена Вильгельма Завоевателя[15], и все потому, что англичане на десятилетия увязли в гибельной войне с Францией.
И все-таки, вспоминая своего прославленного прадеда[16] Эдуарда Третьего, Сомерсет пожимал плечами. Легко усовершенствовать законы и править страной, где короля боятся и чтят. Ему же, Эдмунду Бофору, приходилось думать не о налогах и защите английских купцов, а о том, как бы переманить баронов на свою сторону, убедить, что партия королевы сильнее и законнее, кого-то схватить, кого-то запугать, к кому-то подослать убийцу. Он все силы тратил на интриги, на мелочную борьбу с заносчивыми баронами, которым малейшая смута была только на руку и помогала наполнять тощие кошельки. Но по натуре он не был гением интриги, плетение паутинных сетей претило ему. Даже борясь за симпатии англичан, он предпочитал действовать безжалостно, с помощью арестов и пыток, призвав на помощь страх, — однако, надо признать, натиск герцога был так силен, что йоркисты дрогнули.
По крайней мере, Йорк в последнее время держался подальше от Лондона, мятежный Кент был умиротворен, пошла на попятную даже палата Общин, а самые трусливые из йоркистов, такие, как граф Уэстморленд, начали покидать стан Белой Розы. Сомерсет надеялся, что это только первые шаги, что придет время, когда Англия успокоится полностью, и тогда можно будет подумать о настоящем управлении, забыв о нынешней мышиной возне.
Иногда он задавался вопросом: в чем корень зла? Почему после тысячи лет существования монархии король оказался вдруг так слаб и беспомощен, почему такими могущественными сделались его вассалы? Неужто причина лишь в слабоумии Генриха? Этот вопрос ставил Сомерсета в тупик. Логика подсказывала, что корень был в старинных правах баронов и лордов, прорастал за могучими стенами замков, каждый из которых мог выдержать многомесячную осаду, в огромных ливрейных свитах, таких, как у Невиллов, доходивших до тысячи человек, — в ливрейных свитах, которые были ничем иным, как личной армией лорда. Вельможи все как один были никудышными хозяевами. Их кормила война. Вот почему йоркистам так нравились эти бесконечные битвы с Францией.
Но как же покончить с этим? Уничтожая древние фамилии, снося с лица земли старинные замки, лишая вельмож тех прав, которыми они пользовались в течение веков, которыми пользовался и он сам, герцог Сомерсет?
14
Ганза — купеческий союз городов Северной Европы, своеобразная «купеческая республика», обладавшая в средние века мощным флотом и фактической монополией на торговлю.
15
Вильгельм Завоеватель (1027–1087), герцог Нормандии, в 1066 году завоевал Англию и положил начало правлению династии Плантагенетов.
16
Бофоры были потомками Джона Гонта, герцога Ланкастера, третьего сына Эдуарда III, от его любовницы Кэтрин Суинфорд, впоследствии ставшей его законной, третьей по счету супругой. Однако, поскольку четверо их детей появились на свет еще до заключения брака между Джоном и Кэтрин, ветвь Бофоров была навсегда исключена из списка претендентов на престол Англии.