Приходилось забыть о том, что король подчинится добровольно. В ярости королева вернулась в свои покои. Ее возвращения младшие фрейлины не ожидали и, обрадованные минуткой свободы, развлекались. Маргарита услышала звуки лютни и голос юной Лиз Вудвилл, напевающей какую-то фривольную песенку о похождениях монахов. Взрывы звонкого смеха прерывали пение.
Маргарита никогда не была склонна к снисходительности, а теперь ей требовалось хоть на ком-то выместить злость. Снова эта проклятая Лиз Вудвилл, эта шпионка!.. Стремительно распахнув двери, королева вошла, ее длинный белый фай[24], как шлейф, метнулся под порывом сквозняка. Приблизившись к красивой леди Вудвилл, Маргарита отвесила ей поистине оглушительную пощечину.
— Вы, как я вижу, совсем забыли стыд и в мыслях своих возноситесь слишком высоко, — сказала она убийственно ледяным тоном. — Придется напомнить вам, что здесь все в моей власти. И вы, моя милая, ежели будете так же бесстыдны, немедля возвратитесь в то жалкое существование, откуда только моя воля вас извлекла.
Лиз Вудвилл застыла, держась за щеку, нежное лицо ее пылало. Прочие фрейлины молчали, придя в ужас. Никогда еще, пожалуй, королева не устраивала над одной из них такой расправы.
— Полагаю, это для каждой станет уроком, — сказала королева, — и вы поостережетесь в дальнейшем скверными песнями оскорблять достоинство святых отцов.
Действительно, оскорблять их было бы неблагодарно, ибо именно святой отец пришел к Маргарите Анжуйской на помощь. Не видя иного выхода, она вспомнила о Кристофере Гэнли, которого рекомендовал Сомесерсет и который с недавних пор стал близким другом короля. Графиня д'Амбрей привела отца Гэнли, и королева, мучительно краснея, поведала о своем затруднении.
Священнику не очень по вкусу было подобное положение. Но в своей жизни ему иногда доводилось, уступая доводам целесообразности, совершать неблаговидные поступки. Теперь приходилось смириться, что это будет еще один такой же. Выслушав государыню и уразумев, что должен помочь не только ей, но и Сомерсету, отец Гэнли, не меняясь в лице, предложил Маргарите Анжуйской хрустальный флакон со спасительным порошком, иначе говоря, снадобье, приготовленное из сонной травы белладонны.
Это и стало пусть неловким, но выходом. Маргарита, хотя ей и не посчастливилось пока добиться от мужа желаемого, тем не менее, проводила с ним много времени и почти никогда его не оставляла. Проклиная свою злую участь, молилась вместе с ним много часов кряду, беседовала с архиепископом Кентерберийским, слушала богословские споры, которые вел Генрих с монсеньором Буршье, хитрой лисой, сидевшей на двух стульях[25] — словом, прилагала все усилия, чтобы у народа создалось впечатление трогательного единения короля с королевой. Разумеется, ужинали они тоже вместе. В один из таких ужинов Лэтимер, первый камергер короля, и подмешал в еду Генриха сонное снадобье, после чего одурманенный, ничего не соображающий монарх был с помощью того же Лэтимера и отца Гэнли тайным образом перенесен в опочивальню Маргариты и проспал рядом с ней до самого утра.
Графиня д'Амбрей и леди Редвуд, почтительнейше поднявшие утром полог над ложем королевы, были ошеломлены, увидев рядом с Маргаритой Генриха. Такого никогда не бывало. Дамы вспыхнули и отступили, не зная, что и думать.
— Ваше величество, — пробормотала, наконец графиня, — если бы мы только знали, мы никогда не позволили бы себе такую нескромность…
— Что вас так удивило, леди? — холодно спросила Маргарита. — Позовите-ка лучше мою добрую леди Бассет да известите камергера о том, что его величество вот-вот проснется…
«Всегда бы так» — подумала она невольно, когда придворные дамы занимались ее туалетом. Да, хорошо бы почаще пичкать Генриха сонной травой — тогда, возможно, она была бы свободнее в действиях, а он перестал бы изводить ее вечными паломничествами, стал бы послушнее, и вообще на него меньше пришлось бы тратить времени… Почему бы нет? Ведь он только мешает, путается у нее под ногами, в набожности теряет всякую меру, не видит разницы между друзьями и врагами, творит Бог знает что, тратит немыслимые суммы на постройку всяких школ, капелл и раздачу милостыни — и это тогда, когда королевство едва сводит концы с концами!
25
БуршьеТомас, епископ Илийский (1404–1486). Влиятельный прелат, проводивший двойственную политику. Желая якобы играть роль беспристрастного судьи между двумя партиями, на самом деле ловко лавировал, в нужную минуту поддерживая сильнейшего.