Королевский кортеж двигался вдоль Стрэнда и, несмотря на то, что носилки были окружены стражниками, в просветах между занавесками, случалось, мелькали лица горожан. Уличный шум был очень силен. Маргарита любила эту улицу, самую красивую в Лондоне. Здесь жили знатные люди, всякий лорд считал долгом чести заиметь на Стрэнде особняк — нечто вроде личной лондонской резиденции.
За дубовыми мощными воротами, низкими оградами из белого портлендского камня, высились эти дома — с острыми коньками крыш, высокими стрельчатыми окнами, множеством причудливо бегущих орнаментов и резных украшений на карнизах, с дворами, вымощенными серыми каменными плитами, с белыми наличниками дверей. Да, пошла мода так строить, — не замок уже, но и не городская усадьба, что-то среднее, укрепленное, но удобное. Вдалеке замаячили черепичные кровли Сомерсет-Хауса, и сердце Маргариты сжалось. Мысли снова вернулись к лорду Бофору и, с тоской глядя на опускную решетку[9], вышитую на знамени Сомерсетов, которое развевалось над их резиденцией, королева в который раз подумала: все ли с ним хорошо? Жив ли он? Об его благополучии стоило бы попросить Господа во время службы!
Крылья носа Маргариты дрогнули и, оборачиваясь к мужу, она тихо спросила:
— Помните Лондонский мост, где мы проезжали вчера? Видели ли вы головы подлого Джека Кэда и его приспешников[10]? Неужели даже это не убедило вас, сир, что Йорк способен на все?
Генрих помнил эти головы, выставленные на мосту: их уже обглодали вороны и отполировал зимний ветер. Дрожь пробежала по его телу.
— Это жестоко, Маргарита, — произнес он, глядя на жену.
Ее профиль был так чист и нежен, что у короля сжалось сердце. Он знал, что она все равно настоит на своем, что будет мучить его день и ночь, но добьется того, чего хочет. И он не сердился на нее за это. Он всегда верил, что сам Господь послал ему эту женщину. От рождения мягкий и нерешительный, он нуждался в этой ее силе, упрямстве, постоянном подталкивании. К тому же она так необычайно хороша. Он нежно взял ее за руку, с силой прижал к своей щеке.
— Храни вас Бог, Маргарита. Нет никого на свете, кого я любил бы так, как вас.
Королева поняла, что победила полностью.
— Временами, сир, супруг мой, — сказала она уже мягче, — государю следует быть решительным и даже жестоким.
Очень спокойным, ровным голосом она добавила, что было бы хорошо, если б на ближайшее время его величество доверил свою королевскую печать ей, Маргарите. Это необходимо, жестко втолковывала она. Коль скоро Генрих поглощен делами богоугодными и приготовлениями к паломничеству, она должна позаботиться о государстве. Нельзя допустить, чтобы в такой тревожный час некому было принимать решения.
Маргарита говорила красноречиво, убедительно, приводила множество доводов, и король почувствовал, как кровь стучит у него в висках и голова идет кругом. С ее слов выходило, что столько злобы вокруг, столько интриганов и предателей…
Понурив голову, он спросил, обещает ли она, что не использует его доверия для какой-нибудь жестокости.
— Только если будет крайняя необходимость, государь, — сказала Маргарита. И, заметив искру упрямства в светлых глазах мужа, добавила: — Однако я клянусь вам, мир, что ничья голова не падет и не прольется ни одной капли крови.
Генрих качнул головой. Потом добыл из складов упланда затянутую в бархатный мешочек государственную печать и отдал Маргарите.
— На тебя, Господи, уповаю, — пробормотал Генрих слабым голосом. — Хотел бы я увидеть хоть один знак Божий, чтобы убедиться, что я прав и что царствую согласно его воле.
Вид у него был странный, отсутствующий. Маргарита едва сдержала нервную дрожь. Порой ей всерьез казалось, что ее супруг не в своем уме.
Ричард Йорк прибыл на заседание парламента с громаднейшей свитой. Полгода провел он в своем замке Фотерингей, и за это время к нему примкнуло столько вельмож и рыцарей, что сомневаться в собственной популярности больше не приходилось. Впрочем, до последнего времени герцог воздерживался от призывов к откровенному бунту, всячески подчеркивая свою верность престолу и заботу о судьбах Англии.
Все должны были убедиться: он требует лишь наказания изменников, проигравших войну. Королю же он неизменно предан и вернулся из Ирландии только для того, чтобы помочь монарху, раз уж тот так нерешителен. Ну, а если говорить прямо, то пора, давно пора что-то решать: положение страны хуже некуда, предатели разгуливают на свободе и пользуются почетом при дворе, негодяи захватили все посты и правят, как вздумается, при сообщничестве королевы.
10
Джек Кэд, кентский эсквайр, поднял восстание летом 1450 года. К мятежу присоединись йоркисты, и вскоре уже никто не сомневался, что бунт был спланирован герцогом Йорком, чтобы получить предлог для возвращения из Ирландии и чтобы доказать бессилие Генриха VI управлять страной.