Уильям явно что-то скрывал и явно отходил от того воспитания, которое давал ему отец. Старый граф нутром чуял, что именно тому причиной, однако не хотел верить в это — слишком уж было неприятно, посему догадок пока не высказывал, а лишь исподлобья наблюдал за безумствами, которые совершает сын. Дело закончилось тем, что Уильям — ни много, ни мало — приказал приволочь в гостиничную комнату большущий чан с горячей водой и принялся мыться, хотя в данный момент это было совершенно излишне.
— Кто же моется перед турниром, дурень? — вскричал старый граф не выдержав. — Ну, после турнира — это понятно, это принято! А сейчас зачем? Что это ты выдумал?
Голова Уильяма на миг исчезла под водой. Потом он вынырнул, широкой ладонью отбросил со лба прилипшие темные волосы и, вытирая лицо, довольно грубо бросил:
— Вы стары, сэр. Вы многого не понимаете. Я, может быть, не хочу, чтоб от меня пахло так, как от вас.
— Как от меня?
— Да, или как от какого-нибудь скотника. Кое-кому это не нравится… Да и вообще, было бы хорошо, если б вы не докучали мне без конца своими возражениями.
Уильям, не глядя больше на отца, продолжал намыливаться, расходуя при этом, между прочим, целый горшок превосходного жидкого мыла. Лорд Томас презрительно бросил:
— На кого ты стал похож! Да от тебя пахнет, как от какого-нибудь чертова цветочка!
Поскольку сын не отвечал, старый граф разгневанно добавил:
— Может быть, мы теперь каждый Божий день станем приглашать сюда цирюльника, чтоб он натирал тебя благовониями и завивал волосы?
Снова выныривая, Уильям ответил:
— Да, вот это правда, цирюлька я действительно пригласил. Благовония ни к чему, а подровнять космы лорду никогда не помешает. — Он повернул голову к оруженосцу: — Подбавь-ка горячей воды, Скелтон. В этой лохани недолго и замерзнуть, а чихать да кашлять перед турниром мне совсем ни к чему.
— Ты сделался просто неженкой, сын мой. И я знаю, черт побери, знаю, из-за кого! Тьфу! Какой позор!
Приподнимаясь, Уильям угрожающе спросил:
— Что это вы такое знаете, сэр?
— Все, все из-за этой жеманной девицы! — Сжимая кулаки, старый граф заходил взад-вперед, играя желваками на щеках. — Это она сбила тебя с пути! Гром и молния! Разве ты не мой сын? Ни одна юбка не имела надо мной власти! Командовал всегда я! А ты… ты никак намереваешься угождать ей во всем и носить за ней шлейф. Боже мой! От мужчины должно пахнуть боем и кровью, вот как! А ежели он потакает всяким женским капризам и весь расстилается перед какой-нибудь леди — топчи меня, дескать, своими божественными ножками, то это верный путь к погибели! Я-то на это не поддался! А раз у тебя душа из воска и нет настоящего мужского нрава, то лучше уж тебе вовсе не жениться! — Взбешенный, старый граф сплюнул: — Представляю, что будет позволять себе это юная леди тогда, когда сделается супругой, если уже сейчас ты готов выполнять любое ее желание!
Уильям повернулся к отцу спиной, упрямо намыливая жесткие черные волосы. Перед ним открылся способ добиться руки леди Бофор, и он был намерен отправляться на турнир с мыслью: либо победа, либо смерть. Он не в силах отказаться от самой большой мечты, когда-либо его волновавшей, и не может представить себе жизни без нее.
Турнир станет некой разделительной чертой в его судьбе. Победа необходима, как воздух. И в этом они с отцом сходились.
Однако если старый граф думал, что на том все и закончится, то Уильям имел другое мнение на этот счет. Богатство и связи были для него лишь неким приложением к леди Бофор. А, может, все это вместе с ее красотой и создавало тот ореол, перед которым Уильям терялся и немел. Его отец был слишком толстокож, чтобы понять это. Броня же Уильяма была пробита одним взглядом этой изысканной и высокомерной леди. Он до сих пор в себя не мог прийти от стыда, вспоминая ее слова, и больше всего ему теперь хотелось, чтобы она никогда не смотрела на него с презрением. Не следует давать ей поводов для этого.
На турнире он проявит редкостную доблесть и, возможно, это снимет с него часть вины перед ней, а в остальном он твердо решил измениться. Оставаться таким же, как раньше, диким, грязным бродячим волком невозможно. Она-то не волчица. Она утонченная прекрасная дама. Он должен быть достойным ее. Черт, каким, вероятно, гнусным типом она его вообразила — ведь до недавнего времени у него и одежды-то приличной не было, одно старье, да и то военное. Нарядами он прежде вовсе не интересовался, ибо шлюхи и деревенские девки никакой элегантности от него и не ждали. А теперь… теперь ему хотелось быть женщине приятным.