Я хотел броситься на поле обнимать Костю, но боцман удержал меня. Впрочем, и сам Иван Пантелеевич от радости и восторга едва сидел на скамейке.
Оля и Галинка неистово аплодировали Косте.
Международная встреча так и закончилась вничью со счетом 1:1.
Команды поприветствовали друг друга. И в это время наш боцман вышел на середину поля и торжественно передал Павлику Жаворонкову, капитану команды, букет цветов. При этом он тихо, чтобы не слышали посторонние, пробурчал:
– Хотел козам отдать, да ладно уж…
Я тоже вспомнил о своем букете и поспешил отдать его сегодняшнему имениннику, моему другу Косте Чижову. Тут были астры, георгины, анютины глазки…
Костя смущенно взял букет, повертел его и потом спросил у меня:
– А что если я их тоже подарю?
– Кому?
Костя решительно подошел к капитану команды «Луизы» Карлу Свенсену и подал ему цветы. Норвежец широко улыбнулся, взял цветы и обнял Костю, а его товарищи захлопали. Рукоплескал и весь стадион.
– Это на дружбу! – сказал Костя.
– Спасибо, – сказал норвежец и повторил: – На дружбу! Хау хапи ай ам!
– Он говорит, что очень счастлив, – перевел Павлик Жаворонков.
Костя был героем. И главное, все это видела Оля. Я радовался за друга и втайне завидовал ему.
Когда мы возвращались на «Октябрь», Иван Пантелеевич все время шел с Костей и расхваливал его. Вот такие ребята никогда не ударят лицом в грязь и не уронят честь команды советского парохода.
А через час я снова слышал ворчливый голос боцмана, раздающийся со спардека:
– Эй, парень, ты забыл, что находишься на палубе «Октября»?! Я тебя в одну минуту приучу к порядку.
Эти слова относились к Косте Чижову, который нечаянно обронил на палубу кусок пакли.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ОЛЯ ЗАБОЛЕЛА
Дед Максимыч вернулся с рыбалки. Вместе с ним приехал лесник Григорий. За то время, которое я его не видел, он почти не изменился, был такой же загорелый, могучий и застенчивый.
– А где Илько? – спросил Григорий.
– Он у Кости Чижова. Я сейчас его позову.
Я сбегал к Чижовым и привел Илько к нам.
Лесник любовно оглядел своего питомца.
– Ну, моряк, когда у тебя отпуск? – спросил он, усаживая Илько на стул. – Поедем ко мне! У меня теперь хозяйка есть. Козу теперь сам не дою, да и с горшками и ухватами дел больше не имею.
Мама расставила на столе посуду и разлила по тарелкам уху из свежих, привезенных дедом окуней.
– Ох, – воскликнула мама, – я чуть и не забыла. Для тебя, дедушка, припасено. И гостя как раз угостим!
Она достала из посудного шкафа и поставила на стол бутылку и два маленьких стаканчика.
– Вот за это спасибо, Татьяна, – сказал дед. – Невестка у меня, Григорий Нилыч, заботливая. Давай-ка пропустим под ушку!
Григорий выпил стаканчик, потом – второй, но от третьего отказался, как ни упрашивал его дед.
– Достаточно, – сказал он, отодвигая стаканчик. – Я ведь, Максимыч, до этого не охоч. Разве изредка, когда застынешь, или с устатку маленько. Вот дай-ка я с Илько потолкую.
– Ну-ну, – согласился дедушка. – Потолкуй, а я с дороги прилягу пока. Наломался на веслах.
Почувствовав, что Григорию хочется побыть с Илько наедине, я вышел на улицу.
В саду играл духовой оркестр. Может быть, там, на гулянье молодежи, Оля?
На горбатом мостике, перекинутом через Соломбалку, я неожиданно встретил Галинку Прокопьеву.
Я остановился и тихо сказал:
– Здравствуйте.
Она тоже остановилась, и я испугался. Я думал, что Галинка усмехнется, как обычно. Но она не улыбалась. Глаза ее были грустные.
– Вы знаете, Оля заболела, – сказала она и вдруг отвернулась.
– Заболела? А где она?
– Дома… лежит. До свидания! – И девушка, должно быть, чтобы не показать своих слез, быстро отошла от меня.
– Постойте! – крикнул я, но она не обернулась.
Я бросился было за Галинкой, надеясь расспросить ее обо всем, но она уже скрылась. Вероятно, она вошла в какой-нибудь дом.
Что мне делать? Я знал, где живет Оля, но пойти к Лукиным не решился.
Оркестр в саду играл задорную «Венгерку». Мне встречались и обгоняли меня веселые парни и девушки. Всюду слышался смех. А мне было грустно и очень тяжело на душе. Если бы хоть на одну минуту я мог увидеть Олю!