В Нижний Новгород пришли рано: на часах было восемь утра, а по расписанию должны были придти в девять. Целый час теплоход стоял на рейде, и с правого борта сверкал куполами церквей красавец Нижний... Панорама города отсюда была видна как на ладони. В поднимающемся над водой полупрозрачном утреннем тумане древние стены Кремля казались призрачными, то исчезая, то появляясь вновь. «Да это же сказочный город! Волшебный Китеж-град!» - думала она, с волнением вглядываясь в линию причалов. Где-то там - «Очарованный Странник»... Или еще не приплыл?
Еле дождавшись девяти часов, она сошла на берег. И торопливо шла от причала к причалу, пока не обошла их все и оказалась у речного вокзала. «Очарованного Странника» нигде не было. Терзаемая дурными предчувствиями, она вошла в здание вокзала. «Очарованный Странник»? - удивились в справочном бюро. - Он был здесь в начале лета, первый рейс у него от Нижнего. А сейчас - в Астрахань ушел, из Чебоксар. Рейс «Чебоксары - Астрахань - Чебоксары». У нас заправился только и позавчера ушел. Сейчас, наверное, уже в Казани, так что - догоняйте!»
Она не помнила, как поблагодарила словоохотливую женщину из справочной, как отошла от окошка, как очутилась на улице... У нее стучало в висках: Чебоксары - Астрахань - Чебоксары! «Очарованный Странник» сейчас в Казани. Значит, они не будут гулять по городу, не сядут в дребезжащий трамвай... Они не встретятся в Нижнем Новгороде. Они вообще - не встретятся! «Странник» плывет в Астрахань, а она - в Москву. Но он же сказал - увидимся! Он обещал!
Там, на причале, когда матросы уже убирали трап, он увидел ее умоляющие глаза и подарил ей надежду - «Увидимся!». Они никогда больше не увидятся. Он даже телефон у нее не взял, и своего не оставил! Просто подарил ей три часа счастья. Просто так подарил. Просто так... А она-то! Она полюбила его, впервые полюбила по-настоящему! А он так и не узнал об этом...
Она достала из кармана платок и вытерла слезы. Гулять по городу уже не хотелось, и она вернулась на теплоход. В каюте никого не было - соседка уехала на экскурсию. Она задернула занавески и легла, отвернувшись в стенке. И думала, думала, думала - о Нем. Она вдруг поняла, что случившееся с ней - то самое, чего она так долго ждала и во что почти перестала верить! Несколько романов, которые и романами-то можно было назвать с большой натяжкой, были - ненастоящими, случайными. Так, от скуки и одиночества. И когда они заканчивались, ей не было больно. Не было даже обиды. Только досада и злость на себя за то, что ошиблась - мимолетное чувство приняла за любовь.
Тогда - была просто досада. Теперь ей не хотелось жить - без него. Боль, которую она испытывала, казалась невыносимой, хотя у нее ничего не болело. Боль была внутри, в том неведомом, невидимом, которое отрицают атеисты и которое зовется душой. Горе захлестнуло ее жгучей злой волной, и душа задыхалась, не в силах вырваться, стряхнуть с себя это - первое в ее жизни настоящее горе. Хотелось плакать, но слез не было. Было понимание того, что ничего уже не исправить и ничего не вернуть. Что до нее никому нет дела и никто не знает, как ей одиноко и больно... Господи! Хоть кто-нибудь! Хоть бы Люба пришла, что-то она загулялась совсем. Ахала бы, тормошила ее, лезла с расспросами... Она бы отшила ее, сказала - не лезь ты ко мне, без тебя тошно! А потом рассказала бы обо всем - и может быть, ей стало бы легче...
Ведь что ни говори, как ни отпирайся, каждый из нас в глубине души, иногда и сам того не сознавая, жаждет сочувствия, сопереживания. Понимания. Вот и Люба хотела - от нее. В тот первый вечер на теплоходе, когда они познакомились, Любе тоже было тяжело и больно - оттого, что от нее отказались, ее бросили - в беде. Предали. И кто! Самый близкий человек - Виталик! Родных у Любы не было, только двоюродная тетка, которая изредка навещала ее в интернате, где Люба училась, но к себе не звала. Ей даже пожаловаться было некому! И Люба поделилась с ней самым сокровенным, открыла ей душу. А ей - не надо было этого сокровенного. Чужой беды. Она тогда притворилась спящей, но Люба бесцеремонно ее растолкала.
- Ты спишь, что ли? Я тебе рассказываю - такое! А ты спишь?!
- Ну и что? Ну и сплю! Поздно уже, я спать хочу, - сказала она Любе и отвернулась к стенке, чтобы не видеть ее блестящие от слез глаза. Отгородилась молчанием. А теперь - ждет Любиного сочувствия? «Нет, милая моя, - сказала она себе. - Что посеешь, то и пожнешь!». Любе тоже было одиноко, и не с кем было поделиться, некому рассказать. Только теперь она поняла, как несчастна Люба. Бедная Люба!..