Ради похода в лес с Машей батя разрешил мне прогулять часть работ — я даже удивился его доброте. И не надеялся, что так надолго отпустит, максимум на час рассчитывал, с последующей отработкой, но стоило только заикнуться про соседку, он отбросил сеть, которую чинил, и уставился на меня в упор — аж смутил.
— Маша? — повторил он за мной, не сводя пристального взгляда с моей персоны. — Что ж, хорошая, вроде, девка. Ты смотри только, парень, сильно губу не раскатывай. Чай, не захочет она с тобой в военный городок. Городские барышни — они такие, комфорт любят и общество…
Грудь мою пронзило огнем. Откуда он знает, что мои мечты простираются так далеко? Отец снова будто бы мысли прочитал:
— Да немудрено угадать, чего ты там нафантазировал. Того и гляди, голову своротишь, на соседский участок заглядывая. Я тебе, сынок, мешать не стану и отговаривать тоже, тем более, что, поди, поздно уже. Но имей в виду. Побереги себя. Теперь уж все не то, что в детстве. Труднее будет.
Я вздохнул и нахмурился. И верно. Поздно уже. И всегда было поздно. Так чего беречь? Нечего.
С пустыми руками идти не хотелось, я взял лукошко и насобирал немного малины, а уж потом отправился на соседский участок. Во дворе Маши не было, и я набрался наглости постучать в дверь. У нас на селе как-то не принято входить в чужой дом почем зря, без приглашения, но на мой стук никто не ответил, а мне позарез нужно было увидеть Марусю, и мы ведь договаривались… Поэтому я приоткрыл незапертую дверь и прислушался. В прихожую из следующей комнаты долетали звуки телевизора и голосов, среди которых я с ужасом и возмущением различил ненавистный мне голос Уварова. Он-то что делает в доме???
— Потеря понятия греха, утрата стыда и есть снятие тормозов, — громко вещал телек голосом Михалкова, — дальше все что угодно может быть…
Его перебил громкий, наглый смешок Уварова, который заглушил дальнейшие рассуждения Никиты Сергеевича:
— Какая чушь! Он все с ног на голову переворачивает! Всем известно, что именно запретный плод сладок! Если нет греха в разврате или воровстве, то они никому не интересны…
— Ну вы скажете, молодой человек! — возразил ему голос Машиной мамы. — Какая-то извращенная у тебя логика…
— То есть, вы не согласны с тем, что педофилия в кругах католических священников связана с их пожизненным целибатом?
Я остановился и прикрыл глаза на секунду. Во мне со страшной силой клокотал гнев, который грозил разнести в пух и прах не только Уварова, но и полдома вокруг него. Что за ушлепок! Зачем он это говорит в присутствии женщин?! Ну ладно, ты моральный урод, но зачем проповедовать другим свое уродство?! Переведя дух, я все-таки подошел к приоткрытой двери в комнату и распахнул ее.
Все оглянулись на меня, Денис замер на полуслове, и только Михалков продолжал вещать об утрате морали и нравственности в обществе.
— Глеб! — вроде бы радостно, но в то же время нервно воскликнула Маша. — Наконец-то ты пришел! Я тебя жду. Пойдем…
Она вскочила с лавки и в два шага приблизилась ко мне.
— Что он тут делает? — прошептал я ей, но вышло больше похоже на рык.
Она беспомощно пожала плечами, показывая, что непричастна к этому безобразию.
— А ты что, хозяином уже заделался у соседей? — с вызовом бросил Уваров.
— Молодые люди… — возмутилась хозяйка, — давайте-ка вы будете отношения на улице выяснять.
— Пардон, ма шер мадам! — подскочил этот выродок. — Гран мерси за гостеприимство! Спешу откланяться для исполнения вашей просьбы.
Я только нервно поджал губы, чтобы не выругаться в его адрес неподходящими для женских ушей словами. Кивнул тете Вале и потащил Машку за руку на улицу быстрым шагом, не оглядываясь. Уваров, конечно, догнал нас во дворе.