Первая мысль, которая пришла мне в голову, — поменять билеты на завтра. Или пожить эту неделю в отеле. Но затем я смогла взять себя в руки.
В конце концов, мне давно не шестнадцать лет, чтобы действовать под порывом эмоций. Да и в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Но главное — я приехала в такую даль, чтоб проведать своего дядю, и будет очень некрасиво, если я начну показывать, что мне их порядки не по душе. К тому же, дядя Антон лежит в больнице. Вывод? Надо перетерпеть.
А ещё не забывать: что для русского — хорошо, для немца — смерть. Поэтому нужно просто смириться с тем, что теперь я и детки будем принимать душ в армейском темпе, по вечерам гулять допоздна на улице и при возможности обедать в небольших кафе. Зато нервы будут в сохранности. И у меня, и у обитателей дома в пригороде Лейпцига.
Зато потом мы уедем домой! И там опять можно принимать наполненную до края ванную, а после работы до поздней ночи чаёвничать на кухне. Но главное — по приезду в Москву я наберу Русланчика и расскажу ему, как сильно его люблю. Ведь этих самых главных слов я ему ещё не говорила.
Хотела сделать это важное признание в день 8-го марта, но не успела. Тогда по телефону дядя Антон мне много раз повторил, что он боится не дожить до нашей встречи. Понятно, что в его версию, будто я — его дочь, я не поверила. Но мне не хотелось брать грех на душу, не исполнив предсмертного желания умирающего. Да и хотел-то он немного: увидеть меня.
Ну а детей я взяла с собой, потому что у Оли и так теперь хватает головной боли. Ведь второго администратора у нас в салоне нет. Девчонкам придётся как-то выкручиваться. Конечно же, я уехала ненадолго, но штука в том, что и до отъезда меня в салоне тоже не было. Я бегала, готовила документы для поездки. Надеюсь, в Германии мы с детками не задержимся.
Однако сначала мне нужно снять тяжёлый груз со своей души, поговорить с дядей Антоном и попытаться ему объяснить, что я ничего не имею против него, как родственника, но вот папа у меня — один. И, естественно, я хотела бы за ним поухаживать, постряпать каких-то домашних вкусностей, которых он, как пить дать, давно не пробовал. В общем, постараться как-то скрасить последние дни моего нежданно-негаданно объявившегося родственника.
Наследница миллионера
— Ты всё-таки приехала, доченька? — дядя Антон с трудом разлепил спекшиеся губы.
Я стояла и смотрела на человека, который опять назвал меня своей дочерью. Но поправлять его не стала. Лечащий врач предупредил меня, что дядя находится в тяжёлом состоянии.
Впрочем, это и так было понятно. Заросшее бородой худое лицо, заострившийся нос, синие круги под глазами, тяжёлое прерывистое дыхание. И даже одеяло не способно было скрыть, насколько сильно он исхудал. Вон, как колени-то торчат. Руки тонкие, как палки. Шея, как у цыплёнка. Очень тяжело это видеть. Особенно зная, что дяде Антону нет и шестидесяти.
Вчера вечером фрау Кох показала мне альбом моего дяди. Там я увидела фотографии дяди Антона, сделанные в молодости. Если предположить, что у моей мамы и вправду с ним что-то было, в принципе, я могу её понять. Ведь в своё время дядя Антон был красавчиком.
Высокий широкоплечий шатен с беззаботной улыбкой, он был полон сил и любви к жизни. Одет с иголочки. Весь его вид говорил о том, что Антону Пельтцеру всё нипочём. Правда, некоторые фотографии были аккуратно разрезаны ножницами. Впечатление, будто тот, кто был изображён рядом с дядей Антоном, не хотел, чтобы его узнали. Хотя, может, дядя сам кого-то вырезал. Возможно, женщину, разбившую ему сердце.
Но меня больше всего поразили дядины глаза. Сейчас они потускнели, но в молодости, как и у меня, имели глубокий серый цвет. А ведь у моих родителей глаза были другого цвета: у мамы — карие, у папы — голубые. Раньше я над этим не задумывалась. Но теперь…
Меня опять стали терзать сомнения. Что, если дядя Антон — действительно мой отец? Мне так не хочется в это верить! С другой стороны, брат отца — по-любому близкий родственник. Не исключено, что и мне, и дяде Антону цвет глаз достался от какого-то родственника. Ведь бабушку с дедушкой по папиной линии я в живых не застала, и других его родных не знаю.
Правда, ещё давно слышала, что в Германии проживает папина сестра. Но, походу, она не только с нами не поддерживала отношений, но и со своим братом, имеется в виду, с дядей Антоном. Во всяком случае, дядя мне ничего о ней не говорил. Возможно, они поссорились.
Я наклонилась над дядей Антоном и поцеловала его в лоб. В нос мне сразу ударил тяжёлый, специфичный запах разлагающегося организма. Стало страшно. В моей памяти ещё живы воспоминания об уходе папы, и, похоже, ряды Пельтцеров собираются вновь поредеть.
— Здравствуйте, — ради спокойствия больного я решила занять нейтральную позицию, или — не настаивать, чтобы он перестал называть меня дочерью, и самой не называть его дядей.
Если ему нравится думать, будто я — его дочь, пусть думает. Разубеждать в этом человека, который одной ногой стоит в могиле, грешно. Но обращаться к нему “папа” я ни за что не стану! По-моему, это уже святотатство.
— Какая ты красавица, Люся! — негромко произнёс дядя Антон и слабо улыбнулся. — Знаешь, если честно, я боялся, что ты не приедешь.
— Как вы могли такое подумать? Просто с документами чуток затянулось, хотя я слышала, что другие люди месяцами не могут выехать, несмотря на приглашение родственников. Так что, можно сказать, мне ещё повезло!
Я постаралась ободряюще улыбнуться больному, но сама почувствовала, что моя улыбка неискренняя. Чёрт, как это всё сложно! Хорошо, дети остались в коридоре. Что ни говори, а лицезрение умирающего человека — это не для детей, и не для слабонервных. Но обо мне точно нельзя сказать, будто у меня нервы стальные.
— А где твои дети? — задал он следующий вопрос и медленно обвёл взглядом палату.
— Милана и Мартин в коридоре, — ответила я и с удовлетворением отметила, что дядя Антон спросил про моих детей. — Ну хотя бы дедом себя не считает, — выдохнула я с облегчением. Ведь, как всякая мать, я отношусь к таким вещам с определённой долей ревности, особенно памятуя о том, как нелегко мне досталось счастье материнства.
— Присядь, дочка, — он немного отодвинулся, освобождая для меня место на краю кровати. — Расскажи, как ты живёшь?
— Неплохо. Дети ходят в детсад, а я, как уже рассказывала вам, работаю в салоне красоты. Работа мне нравится и, вообще, у меня в жизни всё хорошо.
— Как там Нина? — спросил дядя Антон и отвёл взгляд в сторону.
— Нормально, — буркнула я и нахмурилась, на мгновение забыв про инструкцию врача, что больной не должен нервничать. Но попробуй тут удержаться, ведь это касается моей семьи! А дядя Антон, если без эмоций, двоюродный брат моего забора!
В своё время он на всё забил и не просто уехал в поисках лучшей доли для себя, но все эти годы он не вспоминал о своих родственниках. И даже сейчас он не спрашивает у меня про папу, а ведь они — родные братья. Как так можно, не понимаю?
Наверное, дядя Антон знает, что папы давно нет. Но почему у него не нашлось ни одного доброго слова для своего младшего брата? Он ведёт себя так, как будто папы никогда и не было на свете. Я опустила голову, чтоб мой взгляд нечаянно не выдал моих чувств.
В конце концов, я — не бог, чтоб судить человека, который много старше меня. Да и вообще, горбатого могила исправит. Как был дядя Антон эгоистом, так им, походу, и остался.
— Я виноват перед Ниночкой, что не сумел её убедить уехать вместе со мной в Германию, — неожиданно прохрипел дядя Антон.
— Давайте, не будем об этом? Что было, то прошло, — попросила я его и начала вынимать из пакета гостинцы.
Однако дядю Антона, похоже, пробило на воспоминания. Конечно, я должна была быть к этому готова. Но слова сначала фрау Кох, а потом — лечащего врача, внушили мне надежду, что дяде Антону не до воспоминаний. Я надеялась, что просто буду за ним ухаживать, чтоб он не чувствовал себя одиноким. Откровения человека, которого я видела впервые в жизни, мне неприятно было слышать. Но больные зачастую зациклены только на себе.