Вспомнились слова одной моей студенческой подружки, которая считала себя бывалой и на этом основании учила меня жизни.
Катя говорила: “До свадьбы парню не давай. А если не утерпишь, дай так, чтобы он только тебя и хотел. Тогда он никуда не денется и, как миленький, на тебе женится”.
Но я не ставила себе целью выйти замуж за Руслана. Я просто его люблю, постоянно думаю о нём и втайне мечтаю, чтобы мы всегда были вместе. Хотя, если бы Русланчик сделал мне предложение, не знаю, как бы я на это отреагировала.
Ведь в моей душе всё равно сидит занозой страх за детей. Другое дело, что после той нашей потрясающей ночи я потеряла от Руса голову. Но мои мысли не всегда совпадают с делами.
Кажется, фрау Кох заметила, что я не в себе и сделала свои выводы. Я так подумала, потому что женщина вдруг невпопад заявила:
— Мужчинам веры нет. Все они — бабники и эгоисты!
— Это вы про дядю Антона? — догадалась я и покраснела. Как бы я к нему ни относилась после того, что узнала про то, как он со мной поступил, но говорить о покойнике плохо всё же нехорошо. Особенно, учитывая, что мы дядю Антона только вчера похоронили.
Но фрау Кох, как я заметила, не привыкла церемониться и говорила всегда то, что думала. Это черта русского характера, от которой даже переезд в другую страну не спасает.
— И о нём в том числе. Я до сих пор прихожу в бешенство, — сжала она кулаки, — стоит мне только вспомнить, сколько спагетти он навесил на мои уши!
— Вы его любили, фрау Кох? — спросила я тихо.
— Да как было не влюбиться в Антона? — с горячностью в голосе сказала женщина. — Он был та ещё собака! Но, — неожиданно заявила она, — с моей стороны это была не любовь, а увлечение. А вот Антон — да, он меня любил. Но как-то по-своему. Проблема в том, что он по натуре был гулящей собакой.
И хоть это было совершенно не к месту, но, услышав немецкую версию слова “кобель”, я не удержалась и тихо прыснула. К счастью, фрау Кох не обиделась и невозмутимо сказала:
— Видать, фрау Пельтцер, вам становится лучше. Это хорошо. А то я не понимала, куда мне девать ваших детей, если вам будет хуже? Конечно, в Германии есть ювенальная полиция, но я знаю, что в России её не любят. Потом вы бы на меня обижались. Я этого не хотела.
У меня волосы на голове встали дыбом. Блин, как здорово, что я не попала в больницу! В Европе вопросы с детьми решаются очень быстро. Я могла потерять своих двойняшек. Или долго ходить доказывать, что я не верблюд. Какой ужас! Блин, надо скорее уезжать домой.
Кое-как справившись с волнением, я поблагодарила фрау Кох и вернулась к нашей теме.
— Может, вам стоило бы, фрау Кох, простить дядю Антона? Теперь-то что обижаться?
— Никогда! — гневно сверкая глазами, ответила женщина. — Он мне всю жизнь поломал, а я что, должна говорить ему за это “спасибо”?!
— Похоже, вы очень сильно любили дядю Антона, — с моей стороны это был скорее даже не вопрос, а утверждение. Ведь известно: “от любви до ненависти один шаг”. Это был как раз тот самый случай.
— Но ко мне, — подумала я, испытав что-то вроде гордости, — это не относится. Ведь я люблю Русланчика по-настоящему! Как можно его ненавидеть? Мой любимый — идеал мужчины.
— Это было просто увлечение, — продолжала упорствовать фрау Кох и вдруг выдала такое, от чего я поперхнулась и закашлялась. — У меня — да, увлечение, а вот у вашей матери, фрау Пельтцер, была любовь. Тут я даже не стану спорить. Нина любила Антона.
— С чего вы это взяли? — я нахмурилась и, всё ещё покашливая, села в постели. Ну ещё бы, услышать такое! Фрау Кох невозмутимо постучала меня по спине и ответила:
— Когда я училась в медучилище, меня однажды отправили на практику в райцентр, где я, на мою голову, познакомилась с Антоном. Он дружил с вашей матерью, фрау Пельтцер, но, собака этакая, начал ухаживать за мной. Я, конечно, этому была против, — добавила фрау Кох и гордо задрала свой острый подбородок.
— Ага, как же! — подумала я про себя. — Нам всем нравится думать, будто мы безгрешные.
— Потом Антон поссорился с Ниной. Я уехала обратно в город. И вдруг он приехал и сказал, что хочет переехать в Германию, и позвал меня с собой. Я спросила его: А как же Нина? Он разозлился и ответил, что она — дура, отказывается уезжать из России, а он опасается, как бы границы опять не закрыли.
— Мама — умница, — подумала я растроганно. — А то потом всю жизнь бы жалела, что вышла замуж за такого редкостного охламона. Как там Катя раньше говорила о парнях, в которых она разочаровывалась? Я с ним на одном поле какать не сяду? Вот-вот, то же самое можно сказать и про моего дядюшку, прости господи.
— И вы, фрау Кох, уехали вместе с дядей Антоном?
— Антон обещал мне красивую жизнь на Западе, — вздохнула женщина. — Потом оказалось, что я ему была нужна, потому что он умудрился заразиться венерой, и требовался человек, который умеет ставить уколы и, вообще, хоть что-то соображает в медицине. Я оказалась, — хохотнула она, — самая подходящая партия. Думаю, если бы я работала секретаршей или швеёй, Антон не позвал меня с собой. Но ему, — усмехнулась она, — нужна была медсестра.
— Ну ничего себе! — я побледнела при мысли, что дядя Антон мог заразить мою маму. Фрау Кох, видимо, догадалась о моих мыслях и постаралась меня по-своему успокоить:
— Это не Нина заразила Антона, вы не думайте. Он признался мне, что переспал с какой-то проводницей, когда ездил в Москву узнавать, какие документы требуются для ПМЖ в ФРГ. Мне пришлось его срочно лечить, чтоб нас выпустили из страны. Хорошо, болезнь вылезла раньше, чем я легла в постель с Антоном. Хотя, — похвасталась женщина, — с тех пор я не занималась с ним любовью, если у него не было презерватива. На всякий случай.
Я промолчала. Комментировать интимную жизнь других людей у меня не было желания. Да и, вообще, я таких вещей не понимаю. Впрочем, фрау Кох в комментариях не нуждалась.
— В общем, я поверила этому прохвосту, — произнесла она с грустью в голосе, — разругалась со всеми своими родственниками и уехала в Германию. Но, когда мы стали жить вместе, то оказалось, что Антон, черти бы его побрали, ничего не хочет делать! Он почему-то считал, что на Западе нас встретят, как героев, дадут много денег, жильё, машину и прочее, просто потому, что мы оба — немцы. Но Берлин, — она тонко усмехнулась, — слезам не верит.
— И как же вы вышли из положения? — спросила я с искренним сочувствием.
— У меня имелась хорошая полезная специальность, — фрау Кох гордо развернула плечи. — Правда, мне пришлось защищать диплом, доказывать, что я умею работать медсестрой. Но Антон по-прежнему ничего не хотел делать. Он ходил по разным учреждениям и ругался, что ему не помогают. Хотя это не совсем правда.
Я посмотрела на неё с удивлением. Очевидно, фрау Кох была рада выговориться.
— На самом деле, — продолжила она свой рассказ, — когда мы только приехали, нас поселили сначала в лагере. Там были неплохие условия для жизни. Но Антону не нравилось жить со всеми. Мне кажется, его проблема была в том, что он считал себя каким-то особенным. Эта гордость очень мешала Антону, но он не хотел меняться. И по приезду он тоже вместо того, чтобы подождать, пока решится вопрос с жильём, на деньги, которые остались у него после продажи дома его родителей, купил в Лейпциге двухкомнатную квартиру.
— Ах да, — вспомнила я, — бабушка однажды говорила, что дядя Антон обманул моего папу, когда забрал себе деньги от продажи родительского дома. Они вроде бы из-за этого с ним даже поругались. А потом дядюшка тупо забил на всё и уехал в Германию.
— Заодно, — добавила фрау Кох, — Антон сразу же накупил много разной хорошей техники и одежды. Я его понимаю. Ведь в Советском Союзе мы ничего этого не видели. Но разве нельзя было чуть-чуть подождать, а не тратить все деньги?
Я кивнула головой, думая о своём. Мне было обидно за папу, которого его родной старший брат оставил с носом. Помнится, бабушка рассказывала, что папины родители слыли у нас в райцентре людьми зажиточными. Поэтому, как я полагаю, дядя Антон не только присвоил себе все деньги от продажи родительского дома, но также от продажи машины и большого земельного участка. Потратился-то он ого-го!