Абель смотрел на него снизу вверх старыми, всепонимающими глазами и не возражал. Адам не знал, что на месте его лица тот сейчас видел плавающий невнятный блин сквозь поволоку жара.
— Я тебе принесу мидий, — обещал Адам, рывком вставая. — Мидии — они, брат, того… диетические. Чего-нибудь поесть все-таки надо, чтобы до спасателей дотянуть.
Абель сказал что-то одними губами; брату пришлось низко нагнуться, чтобы расслышать его.
Он помог больному подняться, отойти на пару шагов, даже расстегнуть штаны. Такие, казалось бы, отвратительные обязанности почему-то не смущали Адама: он возился с братом, как возился бы с собственным вымечтанным ребенком от Хелены; он ужасно хотел, чтобы Абель жил. Пусть будет каким угодно — слабым, никчемным, выблевывающим драгоценное мясо — только чтобы не умирал. То ли голод тому причиной, то ли измотанные смертной тоской нервы — но слезы стояли у Адама в глазах. Он заметно ослабел — и пораженно осознал, что двигается раза в три медленней, чем обычно, и тощее тело брата для него — солидная ноша, такая, что он едва не падал под тяжестью.
Отослав его из последнего оставшегося стыда взмахом дрожащей руки, Абель принялся извергать остатки влаги и через нижнее отверстие. Будто бы мало верхнего. Адам отошел на несколько шагов — в этой части островок был плоский, как лепешка, и чтобы не видеть брата, пришлось отвернуться — и распластался на камнях. Он начал молиться — простыми глупыми словами, потому что других не знал. Он же не Абель, друг двух священников, будущий семинарист… Если Абель, конечно, хоть кем-нибудь станет в будущем, кроме трупа… Адам молился сначала про себя, потом — шепотом, ткнувшись лицом в веснушчатый от гранатов базальт. Господи, просил он, пожалуйста. Пожалуйста, Господи, не надо. Не надо… так… с ним… И со мной…
Он упустил момент, когда нужно было провожать Абеля обратно — и тот каким-то образом, на четвереньках, добрался до ложа сам. Адам, проходя мимо места его мучений, заметил то, что и так знал почти наверняка: сплошной «рисовый отвар», жалкая лужица на камнях. Из опустошенного тела его брата выходила одна лишенная запаха влага, никакой пищи там давно не осталось.
Следующий день, по сообщению электронных часов, назывался 1.09, то есть — первое сентября. Первый учебный день, восьмой день пребывания братьев Конрадов на острове.
Абель не говорил больше о поездке в город. Не упомянул вслух, что сегодня он должен был бы сидеть в светлой аудитории вместе с другими будущими священниками. Но это пустующее место — его место в первом ряду — приснилось Абелю во сне, настолько мучительном, что притупляли боль только приступы рвоты. Абель почти радовался, что болеет: острая боль вывернутого наизнанку желудка помогала забыть обо всем остальном.
Его по-прежнему тошнило, понос тоже приходил с небольшими перерывами. Пить хотелось постоянно — однако в теле вода не задерживалась, все, что он выпивал, удавалось сохранить внутри самое большое на полчаса. Интересно, долго ли можно так прожить, думал Абель, лежа с приоткрытым ртом. Он уже не заботился о том, как выглядит без штанов и уместно ли ходить в туалет в присутствии брата. По правде говоря, ему было все равно. Есть ему не хотелось, зато представлялась блаженная, полубредовая картина: вынуть бы наружу все внутренности, прополоскать их в мыльной водичке, вымыть, зашить, где порвалось — и вставить обратно. Ему действительно казалось, что желудок в нескольких местах порвался. Бедный розовый мешочек как будто изнутри пошмыгали теркой.
Днем случилась гроза. Сначала появилась туча, нет — ТУЧА, багрово-синяя по краям, с черной сердцевиной, королева туч. В ее темной толще просверкивали короткие острые молнии. Абель, как ни странно, временно почувствовал себя лучше: как будто полный озона воздух помогал ему ровно дышать. Адам в преддверии грозы соорудил бесполезный двойной навес из штормовок, разобрав для этой цели деревянное ложе, однако первый же порыв ветра прошелся по плоскому островку, как веник по комнате, и сорвал ко всем Темным дурацкую конструкцию. Адаму едва удалось ухватить обе штормовки, чтобы они не улетели в воду. Море беспокойно заколотило толстыми волнами об обрывистый берег. В отчаянии смотрели братья на темнеющее на глазах, нависающее небо; когда ударили первые струи дождя, они сделали единственное, что пришло в голову — забились в свою дыру у камня, чтобы быть защищенными хотя бы с одной стороны, и натянули на головы капюшоны.