— Игнатий Федорович.
— А фамилия?
— Смешная какая-то. Не то Корешок, не то Посошок, не то Пастушок.
— Марущук…
— Да, так почему же он так откровенно высказывается?
— А ты заметил, как он хвостом вилял. Я, мол, сам патриот. Но нужно, мол, правде в глаза смотреть.
— А все-таки я вам скажу, — решительно заявил Ливанов, — Игнатий Федорович молодец! Разумеется, он говорит не все, что думает. Видишь, и без того какая буча поднялась. Но зато он заставляет нас думать. Обмениваться мыслями. Мы бы сейчас играли в квасок или на деревья лазили в инспекторском саду. А теперь вот сидим и говорим о деле.
— А знаете, ребята, Гайсинский прав. Надо бы нам серьезно поработать. Собраться где-нибудь, поговорить. Слушай, социал-демократ, — обратился Андрей к Гайсинскому, — ты, наверное, знаешь, где собирается народ… Сделай так, чтобы мы могли принять участие…
— Кто таких мальчишек примет в серьезный кружок? — досадливо сморщился Гайсинский. — На другой день разболтаете и засыплете ребят. Или папашам и мамашам расскажете, или симпатиям. А если хоть одна симпатия знает, то весь город узнает.
— Не хочешь, черт с тобой. Мы и сами свой кружок устроим.
— С этого и надо начинать, — сказал Гайсинский.
Глава четвертая
В «инициативную группу» вошли Ливанов, Котельников, Андрей, первый ученик Ашанин, Берштейн и Якубович.
Берштейн был сыном местного врача-окулиста, пользовавшегося некоторой известностью даже за пределами города. Берштейны жили богато. Длинноносые ботинки с рантом, новенький лакированный пояс, несмятый воротник курточки гимназиста свидетельствовали о довольстве и обеспеченности всей семьи. Берштейн позволял себе необычайную для еврея роскошь — не гоняться за пятерками — и учился «на три с плюсом».
Якубович, сын мелкого почтового чиновника, всегда был одет бедно и неряшливо. Прямые, бесцветные, как пакля, волосы были отпущены длиннее, чем полагалось по неписаным гимназическим «правилам, и из-за этого между Якубовичем и инспектором происходили постоянные стычки.
Инициативная группа собралась у Ашанина. Сначала рассматривали семейные альбомы и отцовские книжки, затем пили чай с вареньем и, только выполнив весь ритуал, занялись организацией кружка.
— Что же, собственно, мы будем делать? — спросил Якубович, с самого начала относившийся к затее скептически.
— Читать, обмениваться мыслями, спорить, — ответил Андрей.
— А какие книги мы будем читать?
— Жаль, что нет Гайсинского, — заявил Берштейн. — Он все это хорошо знает.
— Он о себе много воображает. Его звали.
Все собравшиеся не могли назвать ни одной книги, чтением которой следовало начать занятия кружка и которую можно было бы достать немедленно.
В библиотеке Ашаниных подходящих книг не нашлось. Из отцовских кабинетных шкафов глядели кожаные корешки томов «Свода законов», «Установления о наказаниях», рядом серели, переплетенные в коленкор с монограммами, ровные томики классиков, приложения к «Ниве» и несколько десятков французских романов.
— Придется все-таки попросить Гайсинского дать нам список «таких» книг.
— Каких «таких»? — спросил Ливанов. — Не будем же мы читать все сплошь по рецепту Гайсинского. Надо знать твердо, чего мы хотим сами. Я вовсе не считаю, что всем нам следует стать социал-демократами. Это, кажется, очень скучно. Мне, например, больше нравятся террористы.
— Авантюрный элемент в революции, — насмешливо сказал Якубович.
— Ну, знаешь… На одних брошюрах сидеть, как курица на яйцах, когда кругом борьба, — это тоже не дело. Это ведь дело характера.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Ашанин.
— Валя, к вам можно? Нам скучно, — раздался женский молодой голос.
— Кому это — вам? Если ты, Санька, одна, то нельзя. А если у тебя подруги, то можно.
— Валька, ты свинья, — сказал Ливанов. — Саня, конечно же можно! Ведь мы на сегодня кончили? — спросил он товарищей и, не дожидаясь ответа, поспешил к двери.
В комнату вошли три девушки гимназистки: Саня, сестра Ашанина, и две ее подруги — Ценя Смирницкая и Геля Корытко, кокетливые польки, насчитывавшие среди своих поклонников добрую половину товарищей Андрея.
Андрей густо покраснел и поспешил в дальний угол комнаты.
Он сам предложил собраться у Ашанина. И теперь трусил, как бы товарищи не догадались, что, собственно, влекло его в этот дом. Конечно, у Ашаниных собираться удобно — дом большой и просторный. У Валентина комната отдельная, и родители культурные, приветливые. Но все это было не главное. Главное была Саня.