Впрочем, все знали, что в гимназии готова разгореться война.
— Ты слышал, — спросил Ливанов, — какая стычка была на днях между семиклассниками и восьмиклассниками?
— Слышал и удивляюсь, как это так случилось, что в одном классе все черносотенцы, а в другом все либералы?
— Ничего странного нет. В шестом классе кто коноводил? Карпов. Хулиган, человек некультурный. Метит в юнкерское и настроен так же, как наш Матвеев. Затем сын Кулеша. Кем же ему быть, как не черносотенцем? Яблочко от яблоньки!.. Затем Белькин, сын капитана, военщина. Затем попович Архангельский. Чем не букет? А остальные плетутся за коноводами. А в седьмом классе — там грабарских сынков ни одного, все больше интеллигенции. Затем Вишневский — это ведь голова! Он давно политикой занимается. Его даже из гимназии хотели выгнать. Стихно и Козловский — из крестьян — это друзья-товарищи. Соломон Коган, их три брата; Соломон — младший, а старшие все с головой в политике. Так оно и складывается.
Десятого августа без четверти девять гимназисты парами, класс за классом, двинулись в нижний зал на общую молитву.
Директор опять поздравил всех с началом занятий и сразу повел речь о дисциплине. Заявил, что за лето гимназисты распустились, и в конце уже грозным голосом потребовал, чтобы летние вольности были немедленно забыты. Наступает учебный год, надо заниматься!
— Нарушения дисциплины я не по-тер-плю! — раздельно и внушительно закончил он свое слово.
Гимназисты пропели молитву. Новоиспеченные шестиклассники прислушивались к голосам товарищей. Недавние альты старались брать теноровые ноты, безголосые неуклюже басили, приставив для звучности руку ко рту, и посматривали на соседей вопросительно: дескать, не заметил ли, какую я ноту отхватил?!
Священник, отец Давид Ливанов, в фиолетовой рясе, под которой обрисовывалось короткое круглое тело — две тыквы одинаковых размеров, одна над другой, — размашисто перекрестился и, скрипя высокими сапогами, поднялся на возвышение.
— Ей-богу, речу отхватит папахен, — сказал Ливанов-младший. — Нож острый в сердце!
— О чем будет, Костя? — потянулись к нему соседи.
— Я не сторож брату моему, — отшутился с горечью Ливанов-сын.
— Дети! — начал священник и простер по-бабьи пухлые, короткопалые руки над залом. — Дети мои! — повторил он.
— Сколько же у тебя детей? — спросил кто-то сзади полушепотом.
Смешки редкими всплесками пошли по залу.
— В годину трудную начинаем нашу учебу. Наша возлюбленная родина, наша великая святая Русь колеблется под ударами врагов на полях сражений и, что самое тяжкое, колеблема внутри, на улицах и на стогнах [9] древних градов наших. Верные сыны России, благословляемые церковью Христовой и водимые великим государем нашим, ведут битву с врагами внешними и внутренними. Студенты же и социалисты за деньги, полученные от масонов, англичан и японцев, стараются разрушить силу родины нашей. Враги наши действуют по наущению диавола…
Здесь поп весь вскинулся, затряс головой и сжал руки в жилистые, поросшие волосами кулаки.
Вижу, вижу тень диавола над вами! — Голос его перешел в истерический крик. — Вижу, вижу, наклонилось крыло когтистое! Сатана тщится о душах ваших… Изыди, изыди!..
Он размашисто закрестил обеими руками дальний угол.
— На колени, дети мои! Молитесь со мною! — Он сошел, почти сполз с возвышения и бахнулся на колени, приглашая следовать за ним всех гимназистов.
Кое-кто из малышей в передних рядах послушно стал на колени. Но задние ряды стояли недвижно, угрюмо, опустив глаза в пол.
Хромой Бес, в качестве регента стоявший ближе всех к гимназистам, также упал на колени, просительно смотря на директора.
Но остальные педагоги только переваливались с ноги на ногу.
Было ясно, что никакого единодушия в зале нет.
И от этого всем стало не по себе, тоскливо и противно.
Начиная от директора и кончая приготовишками, никто не знал, что же нужно делать.
Тогда из задних рядов вылетело громкое липкое слово:
— Комедиант… паскуда!
Водовоз бросился спасать положение. Он подбежал к священнику, подхватил его под грузные, рыхлые плечи и стал поднимать, приговаривая:
— Батюшка, отец Давид, что с вами, успокойтесь! Не волнуйтесь. Господи!..
Отец Давид сделал вид, что бьется в истерике. Вставший с колен Хромой Бес и Водовоз увели рыдающего попа из зала.
Директор круто повернулся на каблуках и твердыми шагами пошел по звонким коридорам в свой одинокий кабинет.
Гимназическое море бушевало. Попа ругали, высмеивали, издевались над ним. Кто-то рявкнул: