Но именно эти слова отца неожиданно возвысили Федора в глазах Андрея, Ливанова и Котельникова. Федора ждали. А когда он сообщил друзьям, что его гимназия закрыта за забастовку, в организации которой он принимал деятельное участие, ребята все свободное время стали проводить с приехавшим семиклассником.
Разумеется, с Федором следовало говорить о политике, и в первый же день Андрей и Костя, захлебываясь, наперебой рассказывали о событиях в горбатов####ской гимназии, о борьбе между седьмым и восьмым классами, о Марущуке, о речи отца Давида на молитве. Но Федор слушал все это снисходительно, как любопытные, но второстепенные мелочи, и, наконец, перебил Андрея:
— Ну, словом, как всюду. Где теперь спокойно? А ты вот скажи мне, что вы, собственно, делаете?
— Как — что делаем?
— Что вы, гимназисты, делаете для того, чтобы поддержать революционное движение в стране?..
— То есть как поддержать революционное движение? — недоумевающе переглянулись Андрей и Ливанов.
— Вы же мне здесь битых два часа твердите, какие вы великие революционеры. А когда я вас спрашиваю, что вы сделали для революции, так вы смотрите друг на друга, как два молодых грача.
— Ты напрасно шутишь, — обиделся Андрей. — Мы читаем, учимся, организуем кружки и всякое такое…
— Какие кружки? Ты о кружках ничего не говорил. В этих кружках только гимназисты? Кто их ведет?
— Да кружки, собственно, какие?.. Домашние. Кто ж у нас может вести настоящие кружки?
— Ну, а с рабочими вы связаны?
— Вот ты о чем?! Ну, я тебе скажу, что у нас и рабочих настоящих нет.
— Ну, я вижу, у вас ничего дельного нет. — Он вдруг повернулся лицом к Андрею. — Как это нет рабочих, а сахарный завод, а табачная фабрика, а лесопильни? Вот ты говоришь, что у вас даже демонстрация была…
— Черносотенная, — перебил Ливанов.
— А революционной демонстрации не было?
— Пробовали… полиция разогнала. Но гимназисты не участвовали.
— Ну и городок! — развел руками Федор. — Надо связаться с теми рабочими, какие есть. Надо работать с ними. А так… Неудивительно, что у вас в гимназии одна возня.
— Что ты все — у вас, у вас… а ты скажи, что у вас?
— Ты что, с луны свалился? Ты не знаешь, что делала молодежь в эти дни? Не читал газет о выступлении московской, петербургской, одесской молодежи? А в Харькове, Ростове? Целая армия. Выступают рабочие — выступаем и мы. Со всеми заводами, железнодорожными мастерскими, с портовиками — контакт. Кружки у нас вели подпольщики, те же, что и среди рабочих.
— Так у вас большой город, — смущенно протянул Ливанов, — а у нас — дыра.
— Да ну, что об этом говорить. Без пролетариата — какая же революция? — уже совсем снисходительным тоном, разочарованно сказал Федор. — Город у вас, правда, особенный. Заводов — кот наплакал, а подрядчиков, грабарей да купцов — невпроворот. Весь город особняками застроили.
— Ты что, социал-демократ? — спросил Андрей.
— М-гы… — важно промычал Федор.
— И принадлежишь к организации?
— М-гы… — На этот раз мычание было не столь уверенным. — Через организацию учащихся, конечно.
Этот разговор оставил неприятный осадок в сознании горбатовских гимназистов. Все у них не как у людей. Всюду события, а у них возня. Всюду герои, а у них — мальчишки. О горбатовских заводах они и понятия не имеют. А в этом, оказывается, вся суть.
Через несколько дней Федор уехал по телеграмме, не успев передать свой революционный опыт Андрею и его товарищам.
Глава двадцать первая
Дежурные один за другим срывали листки отрывного календаря, который висел над кафедрой. Вершковые цифры по-казенному отсчитывали неуловимое время. Вот уже кончился август, еще полный отголосками каникул и вольницы, прошел сентябрь, и с календарных листков глянул жирной единицей октябрь.
А о Мише Гайсинском ни слуху ни духу. Новоиспеченные шестиклассники знали, что Рулева, Фомина и Степаненки нет потому, что они оставлены на второй год, что Ставский — воплощенная вежливость и барский лоск — уехал в Варшаву, что Женьку Олтаржевского отправили в Петербург в морской корпус, так как он был потомственным дворянином и внуком адмирала.
Но никто не знал, что сталось с Мишей Гайсинским.
Классный наставник, Владимир Васильевич Горянский, на вопрос Ашанина невежливо буркнул:
— Это к делу не относится. Гайсинский исключен из списков гимназии.
Андрей и Ливанов подошли как-то после всенощной к одиноко шагавшему Марущуку и, приподняв фуражки, спросили: