— Уж если на то пошло, так садитесь, господа. Поговорим, — сказал Яша. — Мне как-то Миша говорил о вас. Вы хотели образовать кружок, читаете Маркса, занимаетесь политикой. Но из большинства гимназистов, извините меня, выйдут плохие революционеры. Из многих выйдут неплохие чиновники, прокуроры и судьи. Все чиновники когда-то были гимназистами и студентами, но, получив службу, поспешили забыть юношеские увлечения. Важнее всего стало жалованье двадцатого числа. Чтобы быть революционером, нужно отдать на служение трудовому народу всю жизнь. Пойти на все лишения и опасности. Как идет солдат в бой. Нужно порвать со своими, если они против революции. Это — вопрос всей жизни. Окончившему университет и без революции живется сносно… Я понимаю, вам многое не нравится. Но не в этом же дело. Рабочий класс и революционная социал-демократия ставят перед собой широкие задачи. Они хотят перестроить все общество. Уничтожить эксплуатацию. Освободить труд.
Мальчики слушали внимательно, но временами их быстрое воображение переставало следить за словами студента. «Освободить труд. Что это значит? Это понятно и непонятно».
— Для революции, для великой битвы за новую жизнь, нужны большие организованные армии рабочих, для которых революция — единственный выход из голодной и бесправной жизни. Сейчас первая задача революционера — это создание таких армий.
Армия — это было понятно. Это было величественно. Это волновало.
— Теперь о Мише… — продолжал студент. — Конечно, такое горе не легко перенести. Может голова закружиться… даже у спокойного человека. Миша ведь никогда не выглядел героем. Он все мечтал быть архитектором. А вот сейчас этой запиской, — Яша потряс в воздухе клочком бумаги, — он призывает к личной мести, к бомбам, к террору. Но что может сделать один человек? Что могут сделать десять человек? Сто человек, наконец, тысяча, у которых убили брата, сестру или мать? Поверьте, создать на заводе кружок революционеров сейчас гораздо важнее, гораздо опаснее для этого проклятого строя, чем бросить бомбу, хотя бы даже в генерал-губернатора. Даже если эта бомба разорвет его в клочки, завтра будет новый генерал-губернатор!
— А вы думаете, что Миша пошел к террористам? — спросил Андрей.
— Куда он мог пойти? Ведь он еще мальчик… И где это живут террористы? Вы знаете адрес террористов? Но для меня ясно, что Миша в отчаянии и готов пойти на самые нелепые шаги… Если бы я знал, где он, я научил бы его, что делать. Я послал бы его на завод. Там он научился бы бороться вместе с миллионами, которые не могут не победить.
Яша говорил теперь горячо, жестикулируя, и Андрей думал, глядя ему в лицо: «Как он разгорячился. Глаза горят, а говорит, как оратор».
— Вашего приятеля, Петьку Стеценко, я уже устроил на завод, и он очень доволен. Там из него выйдет толк.
Но гимназисты ушли от Монастырского с уверенностью, что Миша отправился именно к террористам. В газетах то и дело пишут о взрывах бомб, о покушениях на губернаторов и министров. Миша тоже где-нибудь в подполье готовит бомбы или перевозит динамит.
Маленький Миша Гайсинский вырастал в представлении мальчиков в героя революции, подобного Желябову, Перовской.
— А я не верю в эти штучки, в миллионные армии, в кружки на заводах, — запальчиво заявил на улице Ливанов. — Революционер — это тот, кто не ждет, пока с ним будут тысячи.
— Нет, это величественно, — размышлял вслух Андрей, — собрать миллионы. — Он рисовал в воображении площадь в рядах и знаменах. — Ряды, ряды!.. Армия — это сила!
Товарищи решили никому в гимназии о Мише Гайсинском не рассказывать, но слухи, что Миша Гайсинский поджег Отрадное и был арестован, пошли по классу.
Через день говорили уже, что Миша бежал из полицейского участка, затем перевозил для террористов динамит, что где-то — кажется, в Бердичеве на вокзале — он был арестован вторично с четырьмя чемоданами, набитыми бомбами.
Андрей решил, что это проболтался Ливанов, и высказал свое подозрение. Но Ливанов сразу обиделся и не стал даже оправдываться. Котельников в ответ на такое же обвинение взял Андрея за плечи и дал ему пинка, от которого тот оказался на другом конце класса. Андрей не обиделся. Наоборот, он сразу же уверился в том, что Котельников не виноват. Осталось пребывать и дальше в недоумении.
В горбатовской гимназии, как и в других, был обычай дарить любимым учителям в день рождения или юбилея подарки. Заранее узнавали день семейного праздника педагога-любимца, устраивали складчину и с торжеством преподносили серебро или торт на дому. Педагоги, не завоевавшие симпатии гимназистов, этой чести никогда не удостаивались, и гимназическое начальство не одобряло этих подарков.