Однажды Васька вышел к столу в купленном за пятак бумажном воротничке. Все громко похвалили Василия. Но вечером мадам Керн, начав издалека, подробными расчетами доказала Ваське, что бумажные воротнички и неприятны, и непрактичны, так как при частой смене обходятся дороже полотняных, которые легко найти в магазине Пейсика.
Васька вышвырнул бумажный воротник в мусорную яму. Три дня колебался и все же купил пару полотняных. По примеру Женьки он стал щеткой чистить ногти, ровнять пробор перед зеркалом и, наконец, заказал себе фуражку с накладными толстыми кантами, какие носили только гимназические щеголи.
Было бабье лето. Длинные паутины носились в воздухе, и в предосенней свежести дышалось легко; каждый вздох приносил новую струю бодрости. На улице было пустынно, и Андрей шел в гимназию, напевая какой-то маршевый мотив.
Против дома Салтанов, у старой акации, на ковре опавших листьев, Андрей заметил сверток. Деревенский платок в крапинках, завязанный двойным узлом, скрывал в себе не то тарелку со снедью, не то небольшую кастрюльку.
Андрей на ходу толкнул сверток ногой. Сверток перевалился на бок. Звякнуло металлом. Секунду Андрей колебался: посмотреть или нет? Иногда мальчишки нарочно оставляют на дорогах завернутыми в платочек всякие гадости, а потом ржут из-за забора над любопытным.
Но, прежде чем он дошел до угла, позади раздался оглушительный, как удар грома, взрыв.
Задребезжали стекла, кто-то громко крикнул…
Облачко дыма стояло над тем местом, где лежал сверток. Открывались двери и окна, хлопали калитки, любопытные спешили на улицу узнать причину взрыва. От Салтановского дома, придерживая шапку, бежал, немилосердно пыля, исправничий холуй, городовой Гончаренко.
В толпе Андрей узнал, что сверток, который он так легкомысленно пихнул ногой, таил в себе бомбу.
Бомба, по совести говоря, была дрянная. Ее осколки, гвозди, клочки металла, которыми она была начинена, только исчертили кору дерева, исполосовали, исцарапали желтую стену маленького сарайчика. Но взрыв был громкий, и стекла пострадали во всех ближайших домах и в большой синагоге.
Вскоре на место прибыли власти и участковый следователь. Но, кроме клочков платка, не было никаких следов от бомбы. Никакого смысла взрывать бомбу в этом месте, на пустой улице, не было. Никаких данных, которые помогли бы найти виновников взрыва, не оказалось.
Тем не менее одни горячо утверждали, что бомбу подложили красные, так как напротив жил исправник, другие доказывали, что бомба — дело рук черносотенцев, и потому подложена была против главной синагоги.
Андрей рассказал следователю, как он шел, увидел сверток, пихнул его ногой, а потом услышал за спиною взрыв.
Больше для того, чтобы похвастаться перед товарищами, он просил следователя дать ему записку о причине задержки и опоздания на урок. Следователь, смеясь и кусая рыжий ус, написал на облучке извозчичьей брички такую записку.
Андрей оказался в гимназии героем дня.
Ливанов, когда первый взрыв товарищеского любопытства прошел, отозвал Андрея в сторону и спросил:
— А что, если это Миша Гайсинский?
Глава двадцать четвертая
Сколько шума было бы из-за такого взрыва в старые, спокойные годы! Бомба у дома исправника! Землетрясение, конец мира! Старушечьи беззубые рты прошамкали бы пришествие антихриста.
Но шел тысяча девятьсот пятый. Вздыбленный, непричесанный год! Плохая бомба неумелых пиротехников была оценена по достоинству. О ней забыли на второй день.
На той же неделе на Старом базаре раскрыли квартиру, где изготовляли бомбы для вывоза в глубь России. На берегу Днепра террористы готовились пересчитать кости какого-то сановника в Приволжье.
Под фундаментом ровной, долгое время слишком спокойной российской жизни сложным подкопом пошла какая-то иная жизнь. Она была здесь рядом, она глядела из горячих глаз девушек со стрижеными волосами, из-под студенческой фуражки со сломанным козырьком, в полный голос гремела там, где собирались рабочие косоворотки, — на лугах, в левадах, в подвалах и нежилых квартирах.
Большие города, фабричные центры сотрясал топот привыкавших к строю рабочих рядов. Свистом казацких нагаек, артиллерийским огнем проносилась по гулким площадям еще не свергнутая, но потрясенная власть.