«Наверное, эти люди сделали бы всех счастливыми, если бы могли. Впрочем, это что-то совсем не социал-демократическое», — тут же подумал Миша и выпил еще рюмку вина.
— Гайсинский! Да ты хлещешь, как извозчик! — закричал возбужденный Ливанов. — Ах ты, сукин сын, что ж ты скрывал свои таланты? Ты испортился в помещичьем доме.
— Я в первый раз пью вино… Честное слово!.. — Миша пьяно наклонил голову и сделал улыбающиеся, томные глаза.
— Ой, умру! — хохотал Козявка. — Мишка, а ты формулы помнишь? Теперь небось и тебе не до формул. Ах, собака! Он меня замучил, ребята!
— Выпьем за именинника! — крикнул Казацкий.
— Ура! — завопили гимназисты хором и подняли бокалы.
Высокий бокал дрогнул в руке Миши, и вино пролилось на скатерть.
— Да он пьян, ребята! — закричал Андрей. — Мишка, садись и не пей больше.
В столовой кто-то застучал ножом по тарелке. Стало тихо.
— Господа! — услышал Миша громкий голос Савицкого. — Сегодня именинник мой сын и наследник, но я предлагаю сейчас выпить за другого носителя того же имени, за первого дворянина нашей могущественной империи, за его императорское величество государя императора Николая Второго!
В угловой комнате, словно по команде, граммофон заиграл «Боже, царя храни». Все вскочили. Все спешили поднять бокалы.
Миша сидел, не отрывая пальцев от ножки высокого бокала, и по-прежнему блаженно улыбался.
— Встань! — зашипел над ним Казацкий.
— То сядь, то встань, — засмеялся Миша, — что ты от меня хочешь?
Он не замечал, что все вставшие гимназисты смотрят теперь только на него.
— Встань! — со злобой крикнул Козявка. — Не слышишь? Гимн!
Миша поднялся, и только теперь до его сознания донеслись знакомые звуки торжественной полуцерковной мелодии. Эти звуки были хорошо знакомы и всегда были чужими. Всегда нужно было под эти звуки снимать фуражку, стоять и делать усилие над собою.
— Господа! — продолжал, стоя, Савицкий. — Мы переживаем тяжелые времена. Враг грозит и на востоке и на западе. Враг грозит монархии и нам, опоре трона, дворянству. Но уже наша могущественная эскадра под командой доблестного адмирала Рожественского подходит к берегам Японии, и недалек момент, когда мы возьмем врага за горло. Но еще раньше нам нужно взять за горло врага внутреннего. Всяких социалистов, бунтующих студентов, жидов и жидовствующих и прочую банду, осмелившуюся угрожать древним порядкам святой Руси. Нет пощады врагу! Это борьба на жизнь и на смерть. За нашу победу, господа!
— Ура! — рявкнули гости.
— Ура! — завопили гимназисты.
Все сели, и только Миша стоял.
— Ты что, остолбенел, как жена Лота? — засмеялся Ливанов.
Миша не отвечал. Миша думал:
«Схватить за горло врага внутреннего…»
Хмель проходил, возвращалась ясность мысли.
Жидов, то есть его самого, его отца, «варшавского портного» Гайсинского. Всех Монастырских. Просто так… За горло! Мише казалось, что чья-то красная, со вздувшимися жилами рука уже тянется к его слабой, тоненькой шее…
Зачем же он здесь, в этом доме? Зачем он пьет вино и ест хлеб человека, который желает ему смерти? Ему, его сестре и его отцу. Всем евреям… Что сделали евреи этому сильному и богатому человеку? Что они могут ему сделать?
В зале опять кто-то застучал ножом по тарелке.
Директор гимназии поднялся и предложил тост за именинника и за здоровье его родителей.
— Вот черт, Козявка! — прошептал Казацкий, обращаясь к Ливанову. — Сам директор за него портвейн трескает. Смотри, тут даже нам пить не мешают. Что значит — помещик!
Опять застучали по тарелке. Поднялся исправник Салтан. Он говорил, размахивая короткопалой, широкой ручищей.
— Я хочу ответить уважаемому хозяину, — начал он покачиваясь. — Врагов внешних мы как-нибудь с помощью божьей одолеем. А что касается врагов внутренних, — в голосе исправника появились нотки презрения, — то я смею уверить уважаемое общество, что здесь беспокоиться не стоит. Все это больше бабьи сплетни и страхи. На самом деле вся сила в наших руках. Надо признаться, мы немножко распустили всякую сволочь… Прошу прощения… сорвалось… — наклонился он к хозяйке. — Но на днях мы дадим доказательство нашей силы и государственной предусмотрительности… Будьте здоровы, господа! — поднял он бокал. — Здоровье нашей уважаемой хозяйки и нашего досточтимого хозяина и политического лидера. — Он многозначительно поднял палец кверху.