На углу главной улицы Ярощук вновь вылетел вперед и неожиданно заорал:
— Долой жидов и социалистов!
Толпа ответила неистовым воем, свистом, хрюканьем, гулом голосов…
Почти мгновенно захлопнулись двери соседних магазинов. Некоторые чиновники и женщины на тротуарах повернули назад, стараясь сделать отступление незаметным.
Через минуту по всей Дворянской улице слышался железный шелест быстро опускаемых на окна жалюзи.
— У, гадюки, ховаюця! — завопил какой-то «союзник».
— Ничего, достанем! — лихо выкрикнул Ярощук. — Из-под земли достанем.
— Андрюшка, неужели потасовка будет? — тревожно спросил Ливанов.
— А черт его знает! Видишь, какое настроение у этой банды.
Манифестация спускалась теперь к Днепру по широкой мощеной улице между гимназией и городским садом.
— Смотри, Дуська, директор!
На балконе своей квартиры стоял директор в мундире с орденской лентой во всю грудь и махал манифестантам белым платком.
Ярощук сорвал с головы шапку, бросил в воздух и закричал «ура!». Но потом нашел, что этого мало, и завопил на всю улицу:
— «Ура» его превосходительству, господину директору!
Даже Савенке презрительно поморщился.
— Ну и обалдуй же! — возмутился Ливанов.
— Да, ничего себе… — ответил Андрей.
— Смотри, смотри, а там что?
Под балконом двухэтажного перенаселенного дома собралась толпа. Слышались крики:
— Какой квартиры? Кто такая?
Андрей и Костя помчались к дому. Голова манифестации быстро шла книзу, но хвост почти весь задержался у дома.
— А кто видел?
— Вот гады!
— Перебить надо!
Возбуждение в толпе росло.
— Да в чем дело? — волновался какой-то парень без фуражки, со шрамом на лбу.
— Как что? Да она на манифестацию плюнула.
— Да кто она?
— Известно, жидовка.
— А кто видел?
— Раз говорят, значит, видели.
Дзз-зинь! — запел пушенный в окно кем-то из мальчишек камень.
— Бей! — заорали пьяные голоса.
Чье-то плечо в рваной замызганной рубахе врезалось в парадную дверь, и стекла звонким дождем посыпались на камни тротуара. Дверь визжала, скрипела под могучими ударами. Хрястнул ветхий замок, и петля одной из дверных половинок вылетела из гнезда вместе с винтами. Громыхая сапогами, «союзники» мчались теперь куда-то кверху. Пудовые кулаки громили квартирные двери. Доски хрустели под ударами, как тонкая фанера. Люди, готовясь ударить, злобно выли, звенела битая посуда, плакали хрустальные подвески столовых и гостиных ламп. И над всем стоял чей-то тоненький-тоненький, неживой, ненастоящий визг…
— Пойдем, Дуська, не могу я! Это что-то дикое. Пойдем скорее, — разнервничался Костя. — Какие бывают люди. Хуже зверей…
Гимназисты мчались вверх по улице. Мальчишки неслись им навстречу, улюлюкали, свистали, визжали, словно за волком летела стая гончих. Кто-то озорной, просто так себе, ломал палисадник у маленького дома. Стоял непрерывный свист, и рвало воздух женское взвизгивание.
Далеко внизу, у городской бани, заворачивала за угол манифестация. Сверху, из города, громко стуча копытами лошадей, звеня удилами и ножнами шашек, нестройной группой мчались пять городовых…
Над домом уже поднимался столб черного, едкого дыма.
Глава четырнадцатая
Дверь была обита клеенкой с зелеными плоскими гвоздиками, и на черном фоне резко выделялись две карточки, одна под другой. Верхняя — внушительная, медная, на которой прописными размашистыми буквами выгравировано:
СТАТСКИЙ СОВЕТНИК
ИГНАТИЙ ФЕДОРОВИЧ
МАРУЩУК
и нижняя — на белом ватмане, с модными рваными концами, древнерусской вязью:
СОФЬЯ НИКАНДРОВНА МАРУЩУК
— Э, брат, да он статский советник! — удивился Ливанов.
— Тоже чины! — сказал Андрей. — За выслугу лет.
— Положим, подозрительным статского не дают даже за выслугу лет. Немножечко придерживают за фалды. Папахен рассказывал со всеми подробностями. Помнишь Плешь? Он статского давно выслужил, а ушел в отставку коллежским.
— Ты что, все чины знаешь?
— В молодости изучал табель о рангах, — важно заметил Ливанов. — Но с годами приходит мудрость, и вкус к карьере теряется…
— При случае приобретешь с той же быстротой.
— Бывает, случается… — философски покачал головой Ливанов.
— А жене зачем отдельная карточка? — спросил Котельников.
— Это, брат, фасон! Это значит — я сам по себе, а жена сама по себе.
— Ну, звони, Андрей! Что вы митинг на площадке устроили?!
— Ой, ребята, — колебался Андрей. — Не знаю, что говорить будем. А вдруг как выкатится, да к нам: «Вам что угодно, господа?»