— Ну, вот и все ясно, как шоколад, — с претензией на остроумие заканчивали осведомленные люди.
патетически продекламировал Андрей.
— Уже посетил! — перебил его Ливанов. — И никаких огоньков…
Глава двадцать пятая
— Андрей, смотри. Да тут целый пир. Вот здорово! Боюсь, как бы не кончилось дело oleum ricini [10].
В классную дверь опять заглянула непричесанная голова сторожа Якова.
— Еще вам, держите!
Сверток в синей бумаге перешел в руки Ливанова.
— Словно сговорились. Там ветчина, сосиски, котлеты, а здесь виноград, груши, яблоки. Не хватает только бутылки токая! Кто это старается?!
Котельников не принимал участия в торжестве. Он сидел с ногами на широком классном окне и смотрел на городской сквер. По безлистым, укрытым февральским снегом аллеям бродили одинокие фигуры любителей зимних прогулок.
Днепр лежал внизу белой дорогой, словно кто-то щедро развернул широкую штуку серебристого полотна. Солнце садилось на крышу тюрьмы. Серой щетиной стояли по обочинам сквера оголенные кусты. Часовой застыл на месте, и штык его на фоне белой стены казался таким же высохшим сучком, с которого опали лапчатые летние листья.
— Васька, иди лопать! Тут на три обеда хватит! — приглашал Андрей.
Василий продолжал смотреть в окно.
— Я не голоден. Не знаю, к чему такая демонстрация!
— Ну, пошел философствовать, — махнул рукой Ливанов. — Что тут непонятного? Мог весь класс сидеть, а сидим только мы трое. Ну, вот нам и принесли доказательства товарищеской признательности.
Василий пожал плечами и не ответил товарищам.
— Не хочешь-ну и черт с тобой! Нажмем, Андрей! — И товарищи принялись уплетать принесенную еду.
Ваську разбирала досада. Разве это называется держать себя в руках?! Выскочил он в классе с признанием наперекор всем новым мыслям. Тут же спохватился — ведь этак можно получить документы, лишиться урока, но было поздно. Андрей, Ливанов и это угощение — все это было ни к чему.
Когда первый голод был утолен, Ливанов растянулся на парте. Он бросал виноградинки кверху и ловил их ртом. Ягоды большею частью падали на пол и катились в разные стороны. Ливанов смеялся, как расшалившийся ребенок.
— Что дурака валяешь? — зло сказал Котельников. — Нажрался, так отдай остальное Якову!
— Это я, должно быть, поглупел от скуки, — сознался Ливанов. — Наглядное доказательство пользы, которую приносят гимназические меры наказания.
— Ну и дурак! — на этот раз мягче сказал Василий. — Он подошел к парте и взял бутерброд.
— Ты, Васька, что, собственно, дуешься? — спросил Андрей. — Не понимаю…
— Я не понимаю, за каким чертом нужно было садиться троим. Я встал именно для того, чтобы отсидеть одному…
— Все за каждого, каждый за всех! — поднял кверху палец Ливанов. — А кроме того, тебе одному не поверили бы.
Шесть часов без обеда мушкетеры заработали совершенно неожиданно. В шестом классе каждые две недели писали классное сочинение по русскому языку. В одну из пятниц преподаватель-словесник неожиданно преподнес шестиклассникам тему «О любви к отечеству и народной гордости». Тема не понравилась. Гимназисты вели себя шумно и написали сочинение из рук вон плохо. Провалились и патриоты, и признанные «беллетристы» класса, все, как один, принадлежавшие к либеральному лагерю. Преподаватель решил, что это демонстрация, и заявил, что в следующую пятницу сочинение будет повторено на ту же тему.
В следующую пятницу никто не принес в класс тетрадей.
Преподаватель вызвал инспектора.
Швинец рассвирепел немедленно. Он брызгал слюной, кричал о падении дисциплины и заявил, что настоит на своем и класс будет писать сочинение. Он лично принес из учительской комнаты пачку линованой бумаги и роздал ее ученикам.
Пришлось писать сочинение вторично на ту же тему.
Когда сочинение было написано, Швинец заявил, что он оставляет весь класс без обеда на три часа. Но если класс выдаст тех, кто явился подстрекателями, то он согласен простить класс и накажет только вожаков.
— Ну-с, так как же? — закончил он свое предложение. — Называйте фамилии.
Класс упорно молчал. Преподаватель отошел к окну и смотрел на серое зимнее небо, словно его не касалось все, что происходит в классе.
Швинец оперся руками на переднюю парту и обводил бегающими, пронзительными глазками весь класс.