Договорённость становилась политическим решением после её одобрения обоими императорами, однако России требовалось согласие других держав, а Австрии нет. Эренталь сразу же воспользовался этим и 29 сентября разослал австрийским послам письма Франца-Иосифа главам иностранных государств с извещением о намеченной на 7 октября аннексии; письма надлежало вручить двумя днями ранее. Получив письмо 5 октября, болгарский князь Фердинанд немедленно провозгласил полную независимость от Турции и объявил себя царём (министры в Бухлау заранее согласились на это), поэтому Вена объявила об аннексии уже на следующий день.
Извольский, отрапортовавший царю об успехе переговоров в Бухлау и спокойно продолжавший консультации со своими коллегами в Европе, узнал о случившемся из газет перед самым прибытием в Париж. Германия и Италия согласились поддержать требования России в обмен на некоторые услуги. Первая не конкретизировала свои пожелания. Вторая намеревалась потребовать у Турции североафриканские провинции Триполи и Киренаика, против чего Петербург не возражал. Интересно отметить, что через несколько лет все трое — сам Извольский, Вильгельм фон Шён и Томмазо Титтони — оставят министерские посты и окажутся послами своих стран в Париже, где будут активно продолжать свои дипломатические интриги.
Раздражение в адрес Эренталя, который провёл аннексию так быстро и не предупредил об этом заранее (его письмо ожидало русского министра в Париже), усугубилось позицией Франции, которую посол Александр Нелидов определил как «безразличие». Париж отказался поддержать Россию без согласования с Англией. Но главное разочарование ждало англофила Извольского в Лондоне.
Министр иностранных дел сэр Эдуард Грей объявил гостю, что британское правительство не против открытия проливов для судов всех стран, но только с согласия Турции. Сославшись на «общественное мнение», он добавил, что момент для возбуждения вопроса «крайне неблагоприятен», но подсластил пилюлю обещанием «в более удобное время» использовать своё влияние в Константинополе. Как отметил германский историк Макс Монжела, страны из враждебного России блока заняли более благоприятную для неё позицию по столь важному вопросу, чем формальные союзники по Антанте.
Действия Извольского, согласованные только с императором, вызвали негодование в правящих кругах Петербурга. Ю. В. Лунёва, автор новейшего исследования «Босфор и Дарданеллы. Тайные провокации накануне Первой мировой войны», пишет: «Столыпин и Коковцов выразили своё возмущение по поводу того, что Совет министров так поздно узнал «о деле столь громадного исторического значения, затрагивающем интересы внутреннего состояния империи». Министры срочно собрались на совещание, на котором Столыпин и Коковцов «при сочувственной поддержке прочих» подвергли действия Извольского резкой критике. Было решено заявить царю, что правительство отказывается брать на себя ответственность за последствия действий, совершившихся без его ведома». Царь фактически взял ответственность на себя.
Эренталь праздновал победу. Австрия получила две провинции, не вступив ни с кем в открытый конфликт. Безусловная поддержка со стороны Берлина удержала Россию от активных действий, что в те времена однозначно воспринималось как признак слабости, а не мудрости. Реакция Петербурга, в свою очередь, заставила Сербию принять австрийское требование объявить об отказе от претензий и о решении вести добрососедскую политику в отношении Австро-Венгрии (чем это закончилось, мы знаем). Англия отказалась вмешиваться в балканские дела. Французское правительство во главе с германофобом Жоржем Клемансо последовало примеру Лондона, а общественное мнение выразил известный политик Габриэль Аното на страницах влиятельной газеты «Фигаро»: «Европа хочет мира. Какое дело французским крестьянам до того, будут Босния и Герцеговина оккупированы или аннексированы?» Однако все эти державы, за возможным исключением Германии, остались недовольны. Не добившийся своей цели Извольский возненавидел более удачливых австрийцев (а заодно и немцев), что имело далеко идущие последствия.
Напряжённость не смягчилась даже после смерти Эренталя в 1912 г. и замены его Берхтольдом. Замена оказалась крайне неудачной. Эренталь был дипломатом до мозга костей и посвятил своей профессии всю жизнь: склонный к рискованным шагам, он умел просчитывать ситуацию на несколько ходов вперёд; чуждый авантюризма, он добился отставки Гётцендорфа с поста начальника генштаба. Генерал вновь занял свой пост при его преемнике — аристократе и денди Берхтольде, который явно тяготился своими служебными обязанностями. «Жизнь по его вкусу, — писал один историк, — представляла собой бесконечную череду спектаклей, концертов, салонных бесед, посещений скачек и антикварных магазинов. Редко появлявшийся на людях без цилиндра, он был утончённым модником и знатоком древнегреческих классиков». Посвящавший выбору галстуков больше времени, чем чтению дипломатических депеш, он был бы нормальным министром в мирное и спокойное время, но в условиях кризиса пребывание Берхтольда во главе внешнеполитического ведомства оказалось трагедией. Ситуация усугублялась тем, что практическое руководство работой МИД оказалось в руках его политического секретаря графа Александра Гойоса, ненавидевшего славян.