В области внешней политики главными целями Извольского стали заключение союза с Англией и Францией против Германии и обеспечение контроля над Босфором и Дарданеллами. По Лондонской конвенции 1841 г., которую подписали Великобритания, Россия, Франция, Австрия и Пруссия, проливы были закрыты для прохода чьих-либо военных кораблей в мирное время. За турецким султаном сохранялось право разрешать проход лёгких военных кораблей, состоящих в распоряжении посольств дружественных стран; режим проливов во время войны конвенцией не оговаривался. За её выполнением строго следила Англия, стремившаяся не допустить Россию в Средиземное море, что помешало черноморской эскадре принять участие в русско-японской войне. После поражения в Крымской войне 1854—1855 гг. России пришлось отказаться от военного флота на Чёрном море, но разгром Франции Пруссией в 1871 г. и изменение баланса сил в Европе позволили Петербургу добиться отмены запрета.
В начале XX в. Россия превратилась в сильнейшую черноморскую державу, и ей стало тесно в пределах Чёрного моря. Планы десанта на Босфоре не раз обсуждались в высших сферах, но не были осуществлены из-за неминуемого конфликта с Лондоном. Оставалась мечта о дне, когда «славянский стяг зареет над Царьградом», как писал Валерий Брюсов в 1900 г. Память о киевском князе Олеге, прибившем в знак победы свой щит к вратам Царьграда в 907 г., превратилась в политический императив.
Значение черноморских проливов не ограничивалось сферами военной стратегии или государственного престижа. Как заметила Ю. В. Лунёва, «статистические данные о российском экспорте через проливы наглядно демонстрируют экономическое значение проливов. Так, за период с 1906 по 1910 г. вывоз хлебных злаков из портов Чёрного моря составил 4691 тыс. тонн, из портов Азовского — 2825 тыс. тонн, а из Балтийского — всего 1081 тыс. тонн. В совокупности Чёрное и Азовское моря участвовали, таким образом, в 74,5% общего движения хлебных злаков», Британский исследователь В.В. Готлиб отметил: «Сухопутный транспорт, который обходился в 25 раз дороже, чем перевозка морским путём, был неэкономичен для такого рода грузов. Поэтому за десятилетие до 1912 г. вывоз русских товаров через проливы составил 37% всего экспорта России. Важность этого пути возросла в связи с намечавшимся индустриальным развитием Украины, с её крупными запасами железа и угля, и в связи с эксплуатацией ресурсов Закавказья и Персии».
Не меньшее значение проливы имели для Берлина. «Для германского империализма, приобретавшего благодаря Багдадской железной” дороге господствующее положение в Малой Азии, — отметил Полетика, — захват Босфора и Дарданелл царизмом был бы ударом, прерывающим связь метрополии с хинтерландом (зона влияния. — В. М). Великий путь Гамбург—Багдад прерывался в самом тонком и чувствительном месте. С другой стороны, для царской России, стремившейся к проливам, установление в них германского господства, гораздо более непосредственного и прямого, чем английское или французское, — ибо железная дорога более осязательное средство империалистической экспансии, чем самая регулярная судоходная линия, — было не менее сокрушительным ударом: «ключи к дому» оказывались в руках «немца», и за всякое давление на Турцию царская Россия могла испытать ещё более чувствительное давление в Царстве Польском».
Полетика показал, как здесь завязывался узел будущего конфликта: «Австро-германская позиция в восточном вопросе сводилась к тому, что Германии был нужен Константинополь как центральный пункт линии империалистической экспансии Берлин—Багдад, которая проходила по балканским странам; Австрия претендовала на западную часть Балканского полуострова, чтобы получить выход к Салоникам. В общей сложности австро-германская позиция одновременно исключала царскую Россию и из Константинополя, и с Балкан. Это приводит к тому, что в Петербурге постепенно зреет убеждение, что дорога в Константинополь идёт «через Берлин в Вену», т. е. через разгром Австрии и Германии. Если прибавить к этому, что в отношении Турции царская Россия претендовала не только на Константинополь и проливы, но и на всю турецкую Армению, а в Австрии — на Галицию, то понятны как вся грандиозность империалистических вожделений русского царизма, так и конфликт его с Германией, которая сама готовилась наложить руку на Турцию и на другие объекты экспансии царской России на Ближнем Востоке». Если бы Петербург и Берлин попробовали договориться…
Союза с Францией и Англией Извольский добился — антигерманское «сердечное согласие», включавшее также Японию, окончательно оформилось в 1907 г. Зато с проливами он потерпел полное фиаско, переоценив как свою сделку с Эренталем, так и дружественность позиции Лондона, за что его иронически прозвали «Наполеоном, начавшим с Ватерлоо». Аннексия Австрией Боснии и Герцеговины и отсутствие реальной поддержки со стороны России усилили радикальные настроения в Сербии, подогреваемые обещаниями Извольского о содействии в будущем. Мстительный и самолюбивый министр воспринял поражение в боснийском кризисе не как свой провал, но как нанесённое ему личное оскорбление, требовавшее отмщения. В 1909 г. он решил уйти в отставку и стал проситься на пост посла в крупной европейской столице, который тогда считался более важным и престижным, чем пост министра. В следующем году появилась вакансия в Париже, куда Извольский и отправился. «Здесь он мог, — писал Фей, — отныне посвятить всю свою неутомимую энергию, всё своё искусство интриги установлению более тесных связей между Россией, Францией и Англией. Теперь он убедился, что только с их поддержкой и путём увеличения вооружений можно избежать в будущем подобного дипломатического поражения или в случае необходимости рисковать войной».