Флоренс видела множество военнопленных (раньше они были редкостью)[182], видела она и вражеские окопы, отлично укрепленные, но разрушенные, и проникалась невольным уважением к тем, кто их построил. Кроме того, она наблюдала и неприглядные стороны победы: переполненные братские могилы (выжившие сидели рядышком и раскладывали по кучам доставшиеся им сапоги, ремни и прочее снаряжение, снятое с убитых товарищей); шатающихся победителей (в стельку пьяных от украденного или добытого мародерским образом алкоголя).
Ее госпиталь располагался теперь в Бучаче, живописном маленьком городке на высоком берегу реки Стрыпы. Городок сильно пострадал от войны, многие жители покинули его, но в нем повсюду цвела акация. Медслужба заняла дом, принадлежавший ранее австрийцу, директору школы, который покинул город вместе со своими отступающими войсками. Войдя в дом, Флоренс увидела, что он уже разграблен. На полу валялись книги, картины, геологические образцы, сухие цветы. Австрийцам, оставшимся в городе, было приказано покинуть свои дома, их отправляли на восток. Флоренс вспоминала, что перед ней повторяются сцены прошлого лета, с той лишь разницей, что теперь бежала немецкоговорящая часть населения. Люди бежали тысячами, всех возрастов, они гнали перед собой домашний скот, везли нагруженные пожитками телеги.
Но приходили не только хорошие новости. Платой за них был нескончаемый поток израненных, изувеченных, продолжавший поступать в полевые госпиталя. Спасать их пыталась Флоренс Фармборо наравне с другими медиками.
Вчера вечером она ассистировала на двух операциях по поводу огнестрельных ранений в живот. Прогноз был весьма неутешительный, поскольку трудно было избежать смертельной инфекции, когда из живота вываливались кишки. Она восхищалась ловкостью хирурга, отрезавшего разорванные части кишечника и тщательно зашившего здоровые ткани. Ранения в живот считались тяжелыми, и не только потому, что пациенты часто умирали от них, но и потому, что те непрерывно просили пить, хотя им нельзя было давать ни капли из-за опасности возникновения осложнений[183]. Когда операции закончились, Флоренс осталась в импровизированной операционной, так как узнала, что сейчас поступят новые раненые. Она так и уснула там, сидя на стуле, а когда проснулась, часы показывали полночь.
Раненые прибыли к шести часам утра. Флоренс ухаживала за ними, прервавшись только на ранний завтрак. Один из раненых был молодой солдат, совсем мальчик, пуля попала ему в левое предплечье. Она извлекла пулю из раны: все прошло на удивление легко, ибо пуля вошла не глубоко и ее кончик торчал из тела. Солдат не переставая стонал и жаловался, даже после того как рана была промыта и перевязана: “Сестрица[184], болит!” У другого было очень сложное ранение. В него тоже угодила пуля, но она ударилась о его лопатку, изменила направление, прошла через правый бок, затем вниз через промежность, в правое бедро, где и осталась. Третий пациент, тоже совсем молодой, весь покрыт грязью, пылью и засохшей кровью, и она умывает ему лицо:
“Сестрица, — сказал мне пациент, пытаясь улыбнуться. — Оставь эту грязь! Мне ведь больше не придется никому наносить визиты”. Сперва я подумала, что он шутит со мной, и готова была уже ответить ему в том же духе. Но, увидев его глубокую рану на голове, я поняла, что он имел в виду.
Позднее она снова увидела одного из тех раненных в живот, кого прооперировали накануне вечером. Дела его были плохи. Он так рвался пить, что она позвала на помощь санитара, чтобы силой удержать пациента на соломенном тюфяке. Раненый начал бредить. Кричал, что он со своими товарищами находится на берегу большой реки и пьет воду, пьет, пьет, пьет.
Пятница, 30 июня 1916 года
Крестен Андресен восстанавливает траншеи на Сомме
Синее небо. Нагретая солнцем, по-летнему душистая трава. Снова надо копать землю. Андресен гораздо больше времени проводит с заступом и лопатой в руках, чем с винтовкой и ручной гранатой. Впрочем, он на это нисколько не сетует. Стоять в дозоре на передовой опасно, неудобно и утомительно. Особенно теперь, когда британцы в десятках километров отсюда непрерывно поливают немецкие позиции огнем, и скорее всего, это подготовка к большому наступлению. Иногда ураганный огонь проносится над траншеями Андресена, и тогда их приходится восстанавливать. Копать белую меловую породу очень тяжело. Но в результате получаются отличные убежища.
Работа идет по графику: восемь часов плюс перерыв на обед копаешь, затем свободен. Одна из вырытых им траншей пролегает через лес, где солнечные блики играют на зеленой листве, а поваленные деревья валяются на земле подобно вязанкам хвороста, — затем она тянется вдоль ручья и пересекает старую мельницу. Они спят в глубоких подземных убежищах. Там надежно, но тесно. Кровати такие узкие, что приходится лежать на боку. Еще они дырявые, так что о том, чтобы удобно уснуть, мечтать не приходится. Тюфяки набиты древесной стружкой, которая сваливается в комки. Да и воздуха маловато:
182
С начала Брусиловского наступления 4 июня русские взяли в плен почти 200 тысяч человек и захватили около 700 артиллерийских орудий. Австро-венгерская оборона в Галиции практически была прорвана, и после этого сокрушительного поражения австро-венгерская армия уже никогда не оправится.