Событие, едва не стоившее ему жизни и ставшее самым страшным переживанием за все годы на фронте, начиналось как дурацкая шутка. В понедельник они узнали о том, что Румыния, после долгих колебаний, примкнула наконец к союзникам и объявила Центральным державам войну. Эта новость была воспринята с энтузиазмом[208], и кое-кто из роты, которой Лобанов-Ростовский должен был оказать поддержку, не мог удержаться, чтобы не ткнуть лишний раз немцев носом в дерьмо. Они выставили большой плакат с надписью по-немецки, где для врага в окопах напротив рассказывалось о свершившемся факте.
Сперва немцы как будто не обратили на это внимания. И когда Лобанов-Ростовский ближе к вечеру во вторник вернулся на свой пост на передовой, там было совершенно спокойно. Спокойнее, чем обычно. Не слышно пулеметов, ночное небо не освещается зелеными, красными и белыми каскадами искр от ракетниц.
Несмотря на затишье (или, может, как раз поэтому), он занервничал. Схватил трубку полевого телефона и позвонил на командный пункт. Спросил, который час. Ему ответили: 23.55.
Ровно через пять минут началось. С немецкой пунктуальностью.
Собственно говоря, затишье вовсе не было иллюзией. Он с остатками гвардейской дивизии находился на реке Стоход, где линия фронта оставалась неизменной после успешного летнего наступления русской армии, названного по имени человека, который спланировал прорыв и руководил им, а именно умного и неортодоксального Алексея Брусилова. Наступление началось в первых числах июня и продолжалось — в несколько этапов — на протяжении всего лета. Результаты стали ошеломляющими. Русские войска не только отвоевали территории невиданного с 1914 года размера (некоторые соединения вновь стояли в Карпатах и угрожали Венгрии), но и нанесли австро-венгерской армии сокрушительный удар, от которого она все еще не могла оправиться.
Брусилов и его южная группа войск совершили, по правде говоря, невозможное: не имея численного превосходства ни в солдатах, ни в пушках, они осуществили стремительное и успешное наступление на отлично окопавшегося врага[209].
То, что наступления в большинстве своем оборачивались неудачами и на фронтах воцарялось затишье, имело причиной два парадокса. Первый: для победы требовались основательная подготовка и фактор неожиданности. Но одно исключает другое. Если наступающий начинает приготовления, они немедленно становятся известными противнику. И тогда фактор неожиданности сводится к нулю. Если же делать ставку на неожиданность штурма, приходится забыть о подготовке. Второй: для победы необходимы “тяжесть” и “подвижность”. “Тяжесть” — в виде тысяч орудий, тяжелых, даже сверхтяжелых, — нужна для того, чтобы прорвать оборону противника. “Подвижность” требуется для умелого маневрирования, для использования образовавшихся брешей, прежде чем враг успеет среагировать, заткнув их резервами и новыми, в спешке возведенными укреплениями.
Но и в этом случае первое достается ценой второго. Ибо если армия имеет много пушек, гаубиц, минометов и прочего, что требуется для прорыва, она так медлительна, что успевает продвинуться лишь на несколько километров вперед, оставляя на своем пути трупы и воронки от снарядов. Затем подтягиваются резервы противника, и все начинается сначала. Если же армия вместо этого попытается стать более мобильной, сумеет быстро использовать образовавшиеся бреши, у нее не будет доставать той самой тяжелой техники, которая сможет пробить саму брешь. Именно это, а не какая-то тупоголовость генералов, является главной причиной затяжной позиционной войны[210].
Модель Брусилова была гениально проста. Она основывалась, во-первых, на факторе неожиданности, достигавшейся прежде всего тем, что он сумел избежать массового скопления войск и военной техники. Этого, кстати, и не требовалось, потому что он, во-вторых, не рассчитывал на численное превосходство на отдельном участке фронта — как при наступлении Эверта в марте, — а вместо этого атаковал целый ряд пунктов по всей южной линии фронта. А это уже означало, в-третьих, что немецкие и австро-венгерские генералы не знали, куда направлять свои резервы, и, таким образом, нападающая черепаха победила, в виде исключения, обороняющегося зайца[211].
Именно здесь, на реке Стоход, где находится сейчас Лобанов-Ростовский, паровой каток Брусиловского прорыва выпустил весь свой пар и, захлебнувшись, остановился. Причиной тому стало прибытие мощного немецкого подкрепления и, соответственно, русские потери. А также, разумеется, проблемы со снабжением, впрочем, как обычно: нападающий автоматически удаляется от своих железных дорог, тогда как обороняющийся так же автоматически приближается к своим собственным. В районе был предпринят целый ряд наступлений и контрнаступлений. Линия фронта передвигалась то туда, то сюда, но сейчас на реке Стоход спокойно. У обеих сторон истощились силы. На востоке, как и на западе, лето 1916 года ознаменовалось гораздо более серьезным кровопролитием, чем можно было представить.
208
На самом деле это не так. Вступление Румынии в войну скорее стало обузой для союзников, в особенности для России, которая была вынуждена посылать свои войска на юг, в дорогостоящей и бесполезной попытке помочь новоиспеченному союзнику. Румынская армия оказалась внушительной только на бумаге. Она стяжала славу в двух Балканских войнах 1912–1913 годов, но, как показала практика, славу незаслуженную. Румынским солдатам не хватало оружия, или же оно было устаревшим. Большинство было одето в разноцветную форму образца XIX века. Командный состав отличался слабостью, неопытностью и подчас занимался не тем, чем нужно. Один из первых указов в румынской армии после мобилизации гласил: только офицеры в чине выше майора имеют право применять светомаскировочные меры на поле боя. Вступление Португалии в войну в марте этого года тоже не означало усиления рядов союзников.
209
Эта операция, так же как и британское наступление на Сомме, была начата в ответ на призывы о помощи со стороны осажденных союзников. Французов теснили под Верденом, итальянцев выдавливали с плато Азиаго. И когда Брусилов внял мольбам своего командования и предложил начать всеобщее наступление при минимальных резервах, нашлись коллеги, которые скептически покачали головой. Этот план — чистое безумие. Всем ясно, что наступление должно быть подкреплено массивным численным превосходством в живой силе, контролем над воздушным пространством, миллионами снарядов и тому подобное.
210
Сражения были, собственно говоря, не столько дуэлью между окопавшейся пехотой и пулеметами противника и войсками и артиллерией атакующих, сколько между резервами оборонявшихся, быстро перебрасываемыми по железной дороге в нужное место, и медлительным штурмовым авангардом, с плетущейся в хвосте артиллерией, которую так тяжело было везти по земле, сплошь изрытой снарядами.
211
Помогло и то, что Брусилов атаковал австро-венгерскую армию, отличавшуюся “прямо-таки испано-габсбургским равнодушием и некомпетентностью” (если процитировать Нормана Стоуна). К тому же сеть железных дорог здесь была менее разветвленной, а количество войск — значительно меньше, чем на Западном фронте. (Что частично объясняет, почему война на Восточном фронте велась гораздо более мобильно.) Многие дивизии Центральных держав большую часть времени провели в поездах, перебрасываемые некомпетентными командирами из одного уязвимого места в другое; Лобанов-Ростовский испытал эти перемещения на себе во время прошлогоднего февральского наступления. Кроме того, многие германские или австро-венгерские части прибывали сюда измотанные и изрядно поредевшие в верденской мясорубке или после тяжелых боев на плато Азиаго.