Почти две сотни лошадей замертво рухнули на землю, иные разбежались кто куда, обезумев от боли; хлестала кровь, кишки вываливались наружу. Раненые животные тащили за собой всадников, застрявших в стременах, и топтали копытами солдат, пытавшихся удержать их.
Рафаэль де Ногалес был восхищен летчиками, он считал, что они провели “исключительно блестящую атаку”.
Тем не менее немецкая зенитная батарея, стоявшая поблизости, сумела подбить два самолета. Один исчез за горизонтом, а второй упал прямо носом вниз. Де Ногалес следил за его падением и видел, как тот врезался в землю, весь окутанный дымом. Он тут же вскочил на коня. В сопровождении улан он спешно поскакал к далекому облаку дыма. Оно находилось примерно в пяти километрах от них.
Больше всего ему хотелось спасти жизнь пилота. Или, по крайней мере, его тело.
Ему было известно, что иррегулярные арабские войска, сражавшиеся на стороне османской армии, убивали, калечили и грабили всех раненых врагов на своем пути. Ночью он множество раз натыкался на раздетые и изувеченные трупы британских солдат. Встретил он и проводника, который вел за собой коня, нагруженного винтовками, окровавленной формой, ботинками, ремнями и прочим, — вещами, снятыми с убитых. Проводник нес еще что-то бледное и длинное: при свете карманного фонарика это оказалась человеческая рука, — рука, которую он отрубил выше локтя и взял себе ради украшавшей ее татуировки. Преодолевая отвращение, де Ногалес выкупил руку и проследил, чтобы она была захоронена.
Они добрались до места крушения, но было уже поздно.
Пилот лежал мертвый, под обломками того, что еще недавно было его самолетом. Тело раздели. Ступни были отрублены; очевидно, грабители торопились снять с него ботинки и сэкономили время:
У погибшего офицера были светлые, с рыжеватым оттенком волосы, он был совсем юным. Единственная заметная рана зияла в груди, там, где осколок снаряда пробил легкое. Из-за сильного удара о землю, при падении с высоты более тысячи метров, его синие, а может, светло-карие глаза выскочили из орбит.
Над их головами кружил один из товарищей погибшего летчика, который жаждал отомстить.
Что-то перевернулось в душе де Ногалеса. Может, из-за того, что погибший был красив, или потому, что (как говорит сам де Ногалес) он испытывал уважение к такому достойному и бесстрашному врагу, офицеру и христианину, как он сам, — но он не мог позволить оставить тело на растерзание диким зверям. Вытащив револьвер, он заставил одного из людей погрузить убитого на своего верблюда и вести его в Абу-Хурейру.
Там де Ногалес проследил за тем, чтобы пилота похоронили как подобает. В такой спешке невозможно было раздобыть гроб, так что он завернул тело в свой собственный плащ. Затем де Ногалес снял со своей шеи маленький золотой крестик, который носил с детских лет, и прикрепил его, будто медаль, на груди погибшего.
Понедельник, 21 мая 1917 года
Харви Кушинг видит обломки корабля в Атлантическом океане
Десятый день на море, и погода наконец установилась. Светит солнце, море спокойное. Корабль называется “Саксония”, на его борту находятся Харви Кушинг и остальные из госпиталя № 5. Это самое первое американское соединение, которое отправлено в воюющую Европу. Всего чуть больше месяца назад США вступили в войну, “с тем чтобы защитить демократию в мире”. Тем самым они обезопасили британцев, прежде всего в экономическом отношении. Ведь они тоже вели войну в кредит, и сроки кредита в конце прошлого года уже заканчивались, так что в британском правительстве мрачно поговаривали об угрозе экономического краха. И вот теперь, в последнюю минуту, Великобритания воспряла за счет американских денег и, что не менее важно, дешевого американского сырья.
До сих пор это морское путешествие ничем не омрачалось, но ощущение тревоги не покидало экипаж. “Саксония” передвигалась совершенно самостоятельно, — конвоя тогда еще не было, — то и дело совершая зигзаги по волнам Атлантики и постоянно отслеживая, не появился ли где перископ вражеской подлодки. Круглые сутки люди на борту носили на себе спасательные пояса. Время от времени тренировались, осваивая спуск спасательных шлюпок. По вечерам все вокруг окрашивалось в оттенки серо-голубого: корабль, море, облака.
Тяжелая рука войны простерлась и над этим, по сути не войсковым соединением. Повсюду на корабле стояла вооруженная охрана, на верхней палубе шли учения. Начищали до блеска ботинки. Когда офицеры занимались ежедневной гимнастикой, то рядовым и унтер-офицерам не разрешалось смотреть на них: следовало относиться с уважением к занятиям высших чинов. Кушинг с трудом привыкал ко всему этому. С изумлением он взирал на полученные им шпоры — чисто офицерский атрибут, ведь у госпиталя № 5 не было лошадей, — а также автоматический пистолет модели 1911 года, “маслянистый и пугающий”. Он редко будет носить его и никогда им не воспользуется.