На дороге к Зоннебеке теснились перемазанные глиной канадские солдаты с грузовиками, пушками и мулами, нагруженными боеприпасами. Войска на обочине ожидали своей очереди, чтобы двигаться дальше. В воздухе стоял гул от бесчисленных артиллерийских орудий; он то стихал, то нарастал, то стихал, но не прекращался. В небе кружат самолеты, обрамленные почти акварельными облачками дыма от зенитного огня. Он видит, как всего в 200 метрах взрывается немецкий снаряд. Видит, как взметнулся вверх фонтан черной земли, “будто гейзер”. Видит еще один взрыв, еще ближе к нему. Его реакция изумляет его самого:
Дикарь в твоей душе заставляет тебя полюбить все это: и нужду, и расточительство, и опасность, и тяжелый труд, и восхитительный хаос. Ты чувствуешь, что, несмотря ни на что, мужчинам нужна именно эта стихия, а вовсе не сидение в удобных креслах с сигаретой и стаканом виски в руках, с газетой или за бестселлером. Не надо притворяться, что эта лакированная поверхность и есть цивилизация и что под этой крахмальной, застегнутой на все пуговицы рубашкой не прячется варвар.
И он, слишком хорошо знавший все скорби и боль, которыми сопровождается любое сражение, внезапно и против своей воли, в миг головокружения на краю пропасти, будто ощутил все величие и сладость битвы или, во всяком случае, ее темную разрушительную энергию, на которой зиждется трагедия. На сегодня хватит. И они возвращаются в Ипр. Он видит, как солнце заходит за зубчатые развалины средневековой палаты суконщиков. Его прощальные лучи коснулись аэростата наблюдения, которого вскоре поглотит ночная тьма.
♦
В тот же день Флоренс Фармборо пишет в своем дневнике:
К вечеру поступил солдат, раненный немецкой пулей. Вскоре он узнал, что он единственный в палате, кто ранен врагом. Он тут же заважничал и почувствовал себя настоящим героем среди всех остальных, получивших свои ранения по собственной вине или из-за несчастного случая.
Вторник, 30 октября 1917 года
Паоло Монелли пьет коньяк и ждет новостей
Вот уже неделю на реке Изонцо происходит что-то очень важное. Враг в результате одного-единственного наступления добился того, чего не смогла сделать итальянская армия за целых одиннадцать, — совершить прорыв. Немцы наступают. Но Монелли и все остальные на Северном фронте не знают в точности, что произошло и что происходит сейчас. Они занимают выгодную и надежно укрепленную позицию и готовятся зимовать в недавно построенных хижинах. На той высоте, где они находятся, уже полно снега.
Нет, они ничего не знали. До них не доходили ни газеты, ни фронтовые сводки, и они витали в облаке неведения, питаясь слухами, сумбурными, противоречивыми, порой фантастическими. Вроде того, что немцы заняли Удине. Или что 200 тысяч итальянцев сдались в плен. А может, 300 тысяч? Настроение у всех мрачное. В офицерской столовой тишина. Монелли пьет коньяк, чтобы заглушить чувство безнадежности.
Он пишет в своем дневнике:
До нас дошли трагические известия с Восточного фронта. Враг топчет родную землю, солдаты бросают оружие. Здесь же ничего не происходит. Ожидание отягощается бюрократическими глупостями, сигнатурами и циркулярами, педантизмом нервных командиров, шуточками начальства, которое мы не уважаем.
Четверг, 1 ноября 1917 года
Пал Келемен видит возвращение пехотного батальона с передовой на Изонцо
Бесконечный дождь льется с серого неба на серую гору. Вечереет, австро-венгерский пехотный батальон возвращается с передовой. Там же и Пал Келемен, он видит, как солдаты, шатаясь, бредут по тропе, ведущей от горного плато, на котором они расположились.
Наступление под Капоретто[254] было задумано лишь для того, чтобы дать небольшую передышку потрепанным австро-венгерским частям на реке Изонцо, в ожидании масштабного наступления итальянцев. Но что-то, может, туман, газ, неожиданность, идиотская итальянская диспозиция, опытные немецкие соединения, обученные новой, мобильной тактике[255], — что-то привело к тому, что прорыв оказался серьезнее и глубже, чем кто-либо смел надеяться. Одно повлекло за собой другое. Страшась западни, целая итальянская армия на реке Изонцо в панике отступила к реке Тальяменто. Грандиозный триумф двойной монархии[256].
254
Это место стало называться Капоретто после войны, когда оно отошло к Италии; а в 1917 году оно было частью австрийской территории, и этот маленький городок назывался тогда Карфрайт. Название наступления тоже несколько ошибочно. Настоящее наступление развернулось к северу от Капоретто/Карфрайта. Теперь этот идиллический городок находится в Словении, называется Кобарид, и в нем имеется маленький, но чудесный музей сражения.
255
Новая тактика была впервые продемонстрирована этими штурмовыми группами в начале сентября, когда немцы без особых усилий прорвали русский фронт под Ригой и обратили всю русскую 12-ю армию в бегство на север. Затем в том же месяце, во Франции, немецким частям, благодаря их новой тактике (см. примечание 259), удалось отбить британское танковое наступление под Камбре.
256
Итальянское поражение при Капоретто изобразил Эрнест Хемингуэй в романе “Прощай, оружие!”, хотя он, при всех литературных достоинствах, не является достоверной информацией. Хемингуэй прибыл в Италию через год после сражения и никогда не был на месте событий. Большую часть своей книги он написал летом 1928 года дома, в Канзас-Сити, используя карты и сведения из различных исторических источников. Другое описание, не столь прославленное, принадлежит известной личности — Эрвину Роммелю, автору книги “Пехота атакует”. Очень подробно, в стиле кубизма, со множеством деталей при помощи картографического материала он описывает бои, в которых сам участвовал, будучи молодым лейтенантом. За сражение при Капоретто он был награжден высшей прусской наградой — орденом