Русская артиллерия редко отвечала на хаотичную стрельбу австрийцев. Говорили, что это от недостатка боеприпасов, но на самом деле в обозе снарядов было предостаточно. Однако бюрократы в военной форме, которым было поручено это дело, придерживали боеприпасы в ожидании чего-нибудь более значительного. Русская армия планировала новое наступление на юге, через карпатские перевалы (ворота в Венгрию!), заваленные смердящими разлагающимися трупами, оставшимися здесь после тяжелых и бесплодных зимних боев. Тогда здесь потребуется концентрация ресурсов, вопрос только, правда ли это. Давно уже среди русских в Горлице царит тревога и ходят слухи о том, что австрийцы получили подкрепление в виде немецкой пехоты и тяжелой артиллерии.
В эту субботу Флоренс, как и все остальные в госпитале, проснулась засветло от артобстрела.
Она вскочила с постели. К счастью, она спала одетая. Все, кроме, вероятно, Радко Дмитриева, командующего русской 3-й армией, решили, что что-то случилось. Грохот нарастал, взрывы участились, поблизости стала отвечать русская артиллерия. Пули от картечных гранат обрушивались на улицы и крыши домов.
В дребезжащих окнах Флоренс замечает всполохи на фоне еще темного неба. Она видит, как из пушечных жерл сгустками вырывается пламя, как оно перемежается с молниями взрывов. Она видит свет прожекторов, разноцветные огни сигнальных ракет, внезапные языки пламени. Люди в доме бросаются на пол. Стены сотрясаются от артобстрела.
И начинают поступать раненые:
Сперва мы успевали помочь всем; потом нас просто ошеломило их количество. Раненые поступали сотнями, со всех сторон: кто-то мог передвигаться сам, другие ползли по земле.
Заботой врачей в таком безвыходном положении стал жесткий отбор. Тем, кто стоял на ногах, помощи не оказывали; их отсылали в базовое отделение госпиталя. Тех, кто не мог стоять, было ужасно много, их клали рядами прямо под открытым небом, давали им болеутоляющее, а потом осматривали их раны. “Как тяжело было слушать стоны и крики раненых”. Флоренс вместе с другими делала все возможное, даже если помощь казалась бесполезной, а поток растерзанных и изуродованных тел все не иссякал.
Час за часом все оставалось неизменным. Иногда возникала тишина.
День подходил к концу, сгустились сумерки.
Вокруг бродили люди-призраки, они стонали, кричали, и их освещал резкий, далекий свет.
♦
На следующее утро, около шести часов, Флоренс вместе с другими услышала новый ужасающий звук: это был внезапный, вибрирующий гул, похожий на шум водопада, который исходил от девятисот артиллерийских орудий всевозможных калибров, открывших огонь одновременно по каждому пятидесятиметровому отрезку фронта. Через несколько секунд долетело протяжное эхо от удара. Шум от металлически звучащих разрывов нарастал, и вот это уже стена грохота, а звуки все вихрятся, ширятся, словно это силы природы.
Прослеживалась новая и крайне неприятная логика в этом артобстреле и в том, как грохотали разрывы снарядов на русской линии фронта. Технический термин здесь — Glocke, колокол. Огневой вальс кружится то туда, то сюда, в сторону, в глубину, вдоль русских укреплений и окопов. Это совершенно не то что произвольные обстрелы австрийской артиллерии, и даже отличается от субботнего огневого шторма. Здесь артиллерия проявляет себя как наука, обстрел вычислен по секундам и до последнего килограмма, чтобы нанести максимальный урон. Это что-то новое.
Сперва они с недоверием услышали слово “отступление”.
Потом увидели его в действии: длинные неровные шеренги измученных, измазанных в глине солдат потянулись мимо них. В конце концов пришел приказ: немедленно отходить, бросить снаряжение и раненых. Как бросить раненых? Да, бросить раненых! “Быстрее! Быстрее! Немцы вот-вот войдут в город!”
Флоренс хватает свой плащ и вещмешок и бежит из здания госпиталя. Раненые кричат, умоляют, просят, ругаются. “Ради бога, не оставляйте нас!” Кто-то хватает Флоренс за подол. Она отцепляет его руку. И отступает вместе с другими по ухабистой дороге. Стоит теплый, солнечный весенний день, но свет странным образом приглушен. Цистерны с нефтью за городом начинают гореть, и в воздухе клубится густой черный дым[99].
♦
В это время Владимир Литтауэр находился в лагере, в десяти километрах к юго-западу от Петрограда[100], куда его полк был направлен на отдых. После боев середины апреля на передовой от полка осталась лишь одна треть, и многие лошади больше не годились для фронтовой службы. Встреча с большим городом, где царил мир, взволновала его. Он пишет:
99
В этих местах почти столько же военных кладбищ, сколько во Фландрии, и это заметит сегодня каждый, кто проедет на машине по дороге 977 из Тарнова в Горлице. Но в противоположность Фландрии, многие из здешних кладбищ находятся в печальном запустении: может, это и выглядит романтично, но чаще производит гнетущее впечатление. На этих кладбищах похоронены солдаты самых разных армий.
100
Такое название получил Санкт-Петербург после начала войны, ибо старое имя звучало слишком по-немецки. Кстати, стало обычным делом в то время менять немецкие фамилии на русские.