Инстербург. Стало совсем холодно, они снова пересаживаются на другой поезд. Дети “измотаны, хотят пить и есть”. Несмотря на то что у них был билет первого класса, им вскоре пришлось покинуть свое купе. Всю ночь они ехали через темную, чужую территорию.
Берлин. Шесть часов утра.
Через три дня Лаура де Турчинович вместе с тремя детьми пересекла границу Голландии. У Бентхайма они сами и то, что осталось от их багажа, подверглись тщательному досмотру. Чиновница-немка заставила их раздеться догола и исследовала их одежду и обувь, а Лауре долго расчесывали волосы (с целью обнаружить какое-нибудь тайное послание, написанное на ее голове). Помимо одежды и обуви, которая была на них, ей разрешили оставить свидетельства о рождении детей, три фотографии и молитвенник. Вот и все. Им позволено ехать дальше. Когда поезд оказывается в Голландии, ее буквально начинает колотить.
Среда, 15 сентября 1915 года
Владимир Литтауэр задерживает врага в бою у Двины
Это самое убийственное изречение на войне: “Любой ценой!” Его жертвы исчисляются сотнями тысяч. Что-то надо завоевать “любой ценой”, или защитить “любой ценой”, или просто осуществить “любой ценой”. Эти слова легко произносить над картой в штаб-квартире, за много километров от фронта, или за столиком в ресторане. Они энергично и призывно звучат в приказе генерала, в речи политика, в газетном заголовке, демонстрируя, что колебания первого года войны и разочарования никоим образом не согнут нашу волю, — наоборот!
Но потом слова должны претвориться в действия.
Попятное движение русской армии, с начала мая, после вражеского прорыва на юго-востоке, теперь в конце концов расползлось, подобно глетчеру, и на другой, более стабильный участок фронта — на северо-западе, куда и был послан в июле полк Литтауэра, после небольшой передышки под Петроградом. Здесь началось всеобщее русское отступление, по направлению к реке Двине. Когда война была еще исполнена надежд на быстрые победы, кавалерийские полки, подобно полку Литтауэра, шли впереди, разведывали и защищали; но теперь, когда армия отступает, эти же кавалерийские полки оказались далеко позади, прикрывали своих, задерживая врага.
Последнее было их задачей на этот день. В то время как пехота позади них пытается укрыться за рекой, они должны постараться удержать преследующих их немцев “любой ценой”.
Весь день их теснит вражеская пехота.
Часть Литтауэра упорно стоит на своих позициях, но немцы подбираются все ближе, шаг за шагом. К вечеру враг оказывается совсем рядом с ними, так что они слышат, как управляющий огнем командует своей батарее: “Feuer, feuer!”[125] Немцы так близко, что спешившимся русским кавалеристам уже не грозит их артиллерийский огонь: когда расстояние между линиями обороны столь короткое, при обстреле легко промахнуться[126].
Немецкие стрелковые цепи лежат теперь на земле, их удерживает огонь русских, он становится тем прицельнее, чем ближе они подходят.
Солнце медленно садится.
С немецкой стороны тоже, очевидно, прозвучал приказ с роковым призывом. И он распространился самым обычным образом: бабка за дедку, дедка за репку, и так вплоть до исполнителей этого приказа. Литтауэр видит, как немецкий лейтенант поднимается под ливнем пуль, как он спокойно, словно он чрезвычайно храбр, или безумно устал, или просто без сил, трудно сказать, — очень спокойно переходит от солдата к солдату, которые лежат на земле, опасаясь русских снарядов. Каждого из этих солдат он ударяет своей офицерской тростью[127], повторяя при этом один и тот же короткий приказ: “Вперед!” И солдаты, один за другим, поднимаются, бросаются вперед, продвигаясь на какой-то метр, потом снова падают на землю. И все снова останавливается.
Вид этого бесстрашного вражеского офицера так поразил русских гусар, что они даже невольно прекратили огонь и вместо этого прокричали ему “ура”.
Затем поднялся русский сержант и произвел тот же маневр. Теперь ему кричат “ура” немецкие солдаты.
Уже стемнело, когда Литтауэр и другие наконец-то получают приказ об отступлении. Перестрелка замирает. Они быстро скачут к реке. Ситуация усложняется. Они потеряли связь с пехотной дивизией, которую должны прикрывать.
Достигнув реки, они видят огненные всполохи от небольшого деревянного моста, по которому должны переправиться на другой берег. Языки пламени поднимаются от канистр с керосином. Мост уже горит под копытами коней, когда Литтауэр и остальные гусары скачут по нему.
126
Но вовсе не поэтому артиллерию и высшее командование всегда держали позади. В своих описаниях очевидцы Первой мировой войны приводят примеры, когда солдаты погибали или получали ранения от собственных снарядов. Генерал французской армии Александр Персен утверждал в своей книге, вышедшей в 1921 году, “
127
Часть офицеров различных армий по-прежнему жила согласно традиции, по которой считалось ниже собственного достоинства убивать самим, и трость, как и для гражданских, была в то время важным статусным символом, способом демонстрации того, что ее владелец не занимается ручным трудом и не пачкает свои руки. Вместе с тем трость являлась, если процитировать знаменитого Торстейна Веблена, “оружием, удовлетворявшим насущную потребность варвара. Обращение с этим средством обороны было удобным для каждого, кто приходил в ярость”.