Главный участник событий — батюшка, из монашествующих. Для скрытности и затуманивания имя его не назовем да и сан доподлинно именовать не будем, скажем: игумен или архимандрит. И вот во время грандиозного торжества — не упомню уже по какому случаю — этот самый батюшка оказывается рядом с очень большим деятелем всего нашего государства. Теперь такое случается иногда… Оба они люди вежливые, и потому завязывается между ними беседа, в которой этот архимандрит сообщает, вполне между прочим, что должен по церковным делам побывать в некоем отдаленном краю все еще бескрайнего Отечества нашего. Или игумен…
А у большого деятеля в том краю какие-то свои интересы были, он и говорит: дескать, не могли бы вы и мою просьбочку заодно исполнить — встретиться с местными руководителями и посмотреть, каковы обстоятельства тамошнего существования. Деятеля понять можно — ему захотелось свежего взгляда, а то чиновники норовят в таких поездках достичь высот отдохновения, а отчеты списывают с прошлогодних, которые в свой черед тоже списаны. Наш игумен или даже архимандрит, как человек в высшей степени обязательный, отвечает: мол, отчего же не исполнить вашу просьбочку — это посильно.
И вот отправился батюшка в поездку по церковным делам, а когда завершил все необходимое, его на вертолете перенесли в город, где была назначена встреча. Выходит он на аэродромный бетон, ступает по ковровой дорожке, а впереди полукругом — встречающие. Они, конечно, ожидали полномочного представителя, но не знали — кто он. И потому, когда игумен или архимандрит уже подошел, всё заглядывали ему за спину — где же уполномоченный?
— Это я, — объяснил его высокопреподобие.
Те поняли свою оплошность и протягивают руки, чтобы поздороваться. А он складывает им ладошки лодочкой, благословляет да еще левой рукой пригибает высокоумные головы, чтобы к его деснице прикладывались. Тут самый главный человек этого края и говорит, что запланировано посещение форельных прудов, охотничьего хозяйства и базы отдыха местной администрации. Этот самый игумен или архимандрит пожимает плечами: мол, если вам надобно посетить какие-то заведения — занимайтесь. Они — в растерянности:
— А отужинать?
— Благодарствую, — отвечает, — с дороги можно.
Прибывают в хоромы, приглашают гостя занять почетное место во главе стола. Он прочитал молитву, благословил «ястие и питие», сел. Тут к нему приблизился человек, командовавший в крае известным учреждением — некогда серьезным и закрытым, а теперь, после ряда разгромных реформ, почти утратившим былые достоинства.
— Французский коньяк? — склонившись над ухом, спросил генерал в штатском.
— Не пью, — пояснил игумен или архимандрит.
— И правильно, — согласился генерал, — чего в нем хорошего? Самогон самогоном… Лучше водочки… Я и сам больше водку люблю.
— Не пью, — повторил гость.
— Понимаю, — снова согласился генерал, — вино… Крепленое или сухое? Красное или белое?
— Вообще не пью, — взмолился уполномоченный.
— Не понимаю, — промолвил генерал и обескураженно посмотрел на самого главного.
Тот нервно махал рукой: мол, заканчивай с этим, переходи к следующему пункту. Генерал кивнул и продолжил оглашение протокола:
— Как насчет баньки?
— Можно с дороги, — сказал батюшка.
— А девочки? — шепнул контрразведчик. — Есть блондинки — ноги от ушей, народ проверенный…
Наш аскет пристально и с настороженностью, как на тяжкоболящего, посмотрел на него.
— Понимаю, — кивнул генерал, — я и сам не люблю блондинок: одна видимость, а толку — никакого»
Но тут даже главному хозяину стало ясно, что разговор зашел совсем не туда.
— Чем будете угощаться? — громко спросил он через весь стол.
Игумен или даже архимандрит оглядел жареных поросят, осетров и попросил свеколки.
— Чего? — не поверил своим ушам доблестный генерал.
— Свеколки. Или капустки. Сегодня среда — постный день…
Никто ничего не понял. Но через несколько минут, управившись с невесть где добытой свеколкой, гость встал, извинился, прочитал благодарственную молитву и сказал:
— Совещание — завтра в восемь утра.
— Не рано ли? — робко поинтересовался главный, окидывая взором праздничный стол.
— В самый раз, — твердо заключил игумен или даже архимандрит.
Собрались за полчаса до назначенного времени. Полномочного представителя еще не было.
— Вечером мылся в бане, — доложил исполнительный генерал, — потом прошел в номер, а утром исчез…
— Куда исчез? — прошептал главный.
— Не знаю. Перед сном он так долго читал молитвы, что ребята на прослушке уснули… Сейчас поднял по тревоге все управление — ищем…
Главный схватился за сердце. Но тут отворилась дверь, м вошел уполномоченный.
— Был на ранней литургии в соборе, — объяснил он. — Сколько сейчас времени?
— Восемь ноль-ноль, — отрапортовал контрразведчик.
— Я и думал, что к восьми закончится. Тогда начинаем…
Вернувшись, он написал отчет для очень большого деятеля. Тот, говорят, остался доволен и даже оскорбел, что игумен этот или архимандрит трудится не в его ведомстве. Документ действительно вышел преудачнейшим — батюшка давал мне почитать: жизнь целого края там — как на ладони. И разные полезные рекомендации даны: какие отрасли следует развивать, во что средства вкладывать…
Конечно, про встречу ничего не написано: все это он сам мне рассказал.
Карцер
Священник, окормлявший тюремных узников, во время одного из посещений узнал, что дорогой его сердцу разбойник угодил в карцер. Дороговизна этого человека заключалась в том, что он искренне исповедовался, исправно молился, читал церковную литературу — то есть выходил на путь духовного делания. Батюшка и сам много молился за него: келейно и на богослужениях, а при всяком удобном случае служил молебны Анастасие Узорешительнице, испрашивая условно-досрочного освобождения. И вдруг — карцер! „Нарушение внутреннего распорядка“, — объяснили начальники, но разрешили священнику повидать заключенного.
По тюремному коридору привели батюшку к колодцу, укрытому тяжелой железной крышкой. В крышке — небольшое отверстие, через которое в колодец проникал свет от слабой электрической лампочки, висящей под потолком. Отомкнули замок, подняли крышку: глубина — метра два, бетонные стенки — полтора на полтора метра, на дне вода. И в этой воде сидит темничное чадо с книжкой в руках.
— Ты что же, брат? — с болью в голосе спросил священник. — Ты же обещал…
— Простите! — молвил раскаявшийся разбойник. — Я нарочно… В камере невозможно читать Евангелие — народу полно, а здесь хорошо — никто не мешает…
Тут батюшкина душа вострепетала: он, понятное дело, и представить себе не мог, что в наши дни возможно такое. Глядя в покрасневшие от долгого напряжения глаза, священник сильно впечатлился и подумал, что этот человек — спасен будет…
Продолжение этой истории мне неведомо. Хотелось бы, конечно, чтобы все управилось ко благу, как в песне про Кудеяра, который „бросил набеги творить“ и стал монахом, но: не знаю и приврать не могу.
Медаль
По окончании стажировки иеромонах Евгений был направлен в глухое село, да еще и жилье перепало за три километра в полупустой деревне. Изба оказалась старинной, большой и поначалу отцу Евгению необыкновенно понравилась: он любил все старинное и традиционное.
Правда, начало это выпало на теплую осень, зато зимой, когда углы ветхого сруба покрылись изнутри густым инеем, молодой батюшка загрустил: сколько ни топи, изба вмиг выстужалась. Кровать пришлось переставить вплотную к печи, а спать — в шапке-ушанке, завязанной под бородой. Однако невзгоды он претерпевал стойко: ни одной службы не отменил и на требы ходил безотлагательно.
Бывало, заметет за ночь дорогу, а он рано утром — еще и бульдозер не прошел — пробивается через сугробы к храму, торит трехкилометровую тропу. И в этаком геройском подвижничестве молодой иеромонах отслужил долгую зиму, что вызвало у немногочисленных прихожан благодарное чувство. И вот, когда уже началась весна и потеплело так, что изба наконец просохла, отец Евгений впервые в священнической жизни своей столкнулся с грубой-прегрубой клеветой, которая показалась ему столь значительной, что он впал в отчаяние.