– Нестарый – это сколько?
– Тридцать шесть, – пропела мама и поплыла на кухню.
Я вспомнила следователя. Он еще возмущался, что старше меня в два раза. А что бы ты сказал, Борис, узнав, что меня выдают замуж за твоего ровесника? Наверно, достал бы голубенький платочек и протер раннюю лысинку, это так на тебя похоже.
С такими грустными мыслями я вошла на кухню вслед за мамой.
За столом сидел типичный «новый русский»: маленькая бритая бычья голова со впалыми черными глазками, волосы сбриты почти «под ноль», бычья же шея, на коей красовалась золотая цепь толщиной в три моих пальца, черная футболка, облегающая мощную, опять же бычью, грудь.
Они что, надо мной издеваются?..
Увидев меня, мужик перестал разгорланивать песню, поднялся – теперь он доставал мне прямехонько до плеча (а рост мой ни много ни мало – сто семьдесят один сантиметр) – и, протянув руку, пробасил:
– Вован к вашим услугам.
Я машинально пожала его ладонь, выдав свое незамысловатое имя, о чем тотчас же пожалела: примкнув к моей руке губами, он ее более не отпускал, вынудив таким образом сесть рядом с ним. Я пыталась как-то высвободиться, но не тут-то было: хватка оказалась железной, иначе как бы он еще выжил в своей предпринимательской деятельности?
– Юленька, не желаете ли пирожных? – предложил сладеньким тоном Вован.
Удивляясь про себя, где же мама их прятала, так как до моего ухода холодильник никаких пирожных в себе не содержал, я уж было потянулась к этим яствам, с тем чтобы заесть питательной глюкозой свое горе, но здесь мама решилась пояснить:
– Это любезный Владимир Павлович накупил, зная, что ты у нас сладкоежка, – после чего рука повисла в воздухе, а затем вернулась на колено. Вторая по-прежнему была в плену у немцев.
Тем временем разговор потек в абсолютно ненужном мне направлении, то есть обо мне. Судя по этому разговору, я была «спортсменкой, комсомолкой, ну и наконец, просто красавицей».
– И хозяйка замечательная, – под конец бросила в меня гранатой мама, чем полностью и бесповоротно убила. Кто еще сегодня ругался, что я ни черта по дому не делаю? Ладно, будет тебе контратака.
– Конечно, – безропотно согласилась я. – Кто ж не знает, что макароны моются, после чего обязательно сушатся; винегрет делается без свеклы, а оливье без гороха; полы предварительно моют и лишь затем подметают.
Владимир Павлович слегка прибалдел, но мать не так просто победить: она растянула губы в милой улыбке и разъяснила:
– Она у нас еще немного путается, но у Юли есть своя тетрадь, куда она подробно записывает, что и как нужно делать.
Гостю сие заявление пришлось по вкусу, он вновь заулыбался и только крепче стиснул мою беззащитную худенькую ладошку.
«Ах так! – разозлилась я. – Получай артиллерию!»
– Милый Володя, ответьте мне на один вопрос, – при слове «милый» мама удовлетворенно закивала, а сам виновник военных действий даже проронил слезу райского счастья.
– Конечно, Юляша, для вас – что угодно!
– Чем же вы занимаетесь, уважаемый «новый русский»?
– А, ну, это… – Он чуть-чуть поерзал на стуле, затем поглазел в потолок, а не найдя там подсказок, вновь заерзал. – Мне принадлежат два крупных ресторана в центре соседнего города, а здесь несколько баров, ну еще пара-тройка палаток, – выдал он, когда я уже не ожидала услышать ответ.
– А-а, значит, крышуете помаленьку… – довольная, изрекла я.
Бритый расстроенно замолк, а мать накинулась на непослушную дочь:
– Ну чего ты к человеку прицепилась? Пусть Владимир Павлович занимается чем душе угодно. Коли хочешь знать, в нашем мире без рэкета в люди не выбьешься. Или хочешь до смерти жить в бедности, как мы сейчас?
От подобного откровения папа, расстроившись, нахмурился, а бритый Вован даже покраснел, что с его образом ну никак не вязалось, а потому выглядело весьма забавно и даже несколько мило. Честно говоря, я никогда не думала о том, что мы живем якобы плохо. То есть, конечно, не в роскоши, не в шелках, не в золоте, но я к этому никогда и не стремилась. Не понимаю женщин, вожделеющих женить на себе богатых бизнесменов, а, если у них это получается, потом всю оставшуюся жизнь опасающихся, что этого мужа кто-нибудь подстрелит возле подъезда собственного дома, а им останутся нескончаемые долги. По мне, лучше жить небогато, зато спокойно. Кто-то скажет, ах, как это скучно, серая, неяркая жизнь: дом-работа-дом и ни копейки в кармане. Зато я сплю спокойно и, имея уверенность в завтрашнем дне, могу строить планы на будущее и хоть на всю жизнь (не беря в расчет, конечно, то, что располагает все-таки Господь), не боясь, что меня кинут, подставят и жизнь за один момент пойдет крахом. Короче говоря, между горьковскими ужом и соколом я выбираю первое. Впрочем, понятное дело, что мама хочет мне только добра, просто ее понятие добра не сходится на данный момент с моим.