— Мы пришли! — раздался голос мамы, на этот раз скрытый могучими дубами-колдунами.
Сакура нехотя пробралась сквозь ветки, распихав себе путь локтями и вышла… в поле.
Осеннее выцветшее и влажное поле. На холме.
Лес позади так оглушительно зашумел соснами, что она даже обернулась назад. А когда оторвала взгляд от качающихся макушек деревьев… стоп, куда делась?..
— Ма-а-ам! — крикнула Сакура.
Голос эхом прокатился по полю и растаял.
— Ты куда пропала?!
Ответа не последовало.
— Не глупи! Ты где?! Мы сюда по важному делу пришли.
Ох, подумала Сакура. Она, наверное, за холмом. А тут ветер, поэтому и не слышит. Эх, торопыга. Могла бы и подождать чуть-чуть!
Расстояние от края леса до холма было не очень большим, поэтому и путь занял совсем немного. Трава не спутывала ноги, а только мягко и тихо шуршала.
Под холмом мамы не оказалось.
Зато там оказался стол, устланный белой скатертью, очень длинный. За ним сидели люди в белых одеждах и с какими-то… одинаковыми, но отсутствующими лицами. Женщины. И спроси Сакуру об отличительной черте хоть одной из них, или даже о возрасте, она не нашлась бы с ответом. Это сюда мы шли?.. Что?..
— Мы ждали тебя, — поднялась одна из них, что сидела в самом центре, на ноги. — Присаживайся.
Действительно, напротив поднявшейся было одно свободное место.
Сакура, не контролируя своё тело, послушно спустилась и села. Женщины по бокам вежливо пододвинулись.
— А моя мама?
— Сейчас будет, — последовал лаконичный ответ. — Начнём. Мы сегодня собрались!..
И Сакура прослушала, зачем они собрались, потому что все сидящие вдруг начали петь. Без слов, одними гласными, многоголосьем. Звук был таким же чистым и оглушительным, как сосны на ветру. Песня залилась в уши, залезла под кожу, попала в кровь, осела в костях и достигла сердца. Минуту или целую вечность провела Сакура под властью этой дивной чарующей женской музыки.
А-о-и-я-о…
А-о-и-я-о-у…
Она моргнула, не осознав, когда успела закрыть глаза. Перед ней опустилось блюдо, накрытое железным колпаком, словно гастрономический сюрприз-деликатес. Чья-то рука — наверное, той поднявшейся, — опустилась на него и резко подняла крышку.
А-о-и-я-о…
А-о-и-я-о-у…
На Сакуру уставилась отрубленная голова матери.
А-о-и-я-о…
Рука закрыла крышку.
А-о-и-я-о-у…
Снова подняла.
Сакура заглянула в свои собственные мёртвые глаза. Обрубок на шее спрятали распущенные розовые волосы.
А-о-и-я-о…
Рука закрыла крышку.
А-о-и-я-о-у…
Снова подняла.
Перед ней лежал зарезанный ягнёнок, почти утопленный в собственной крови.
А-о-и-я-о… А-о-и-я-о… А-о-и-я-о…
И наконец песню разорвал крик.
— Сакура-чан! — громкий голос Наруто
А-о-и-я-о-у…
… Сознание возвращалось к ней мучительно медленно. Она попыталась открыть глаза, но не смогла. Попыталась скинуть с себя — что? — иллюзию, кошмарный сон, что это?.. Сложила пальцы в знаке «кай», но кто-то спешно разнял их.
— Тебе пока нельзя пользоваться чакрой, — голос Саске. — Ты же вся горишь.
— Что? — попыталась выговорить, попыталась снова открыть глаза, но получилось только моргнуть и удостовериться в наличии Наруто и Саске в тёмной комнате.
…А-о-и-я-о… — тихо отозвалось эхом в голове.
— Ничего себе, как её лихорадит! А это точно нормально?
— Да точно, добе, успокойся… Лучше принеси еды. Той самой.
…А-о-и-я-о-у…
Что-то холодное коснулось её лба. Она наконец-то приоткрыла один глаз. В тёмной комнате, залитой светом одинокой свечи, удалось разглядеть знакомые черты. Силы снова покинули её. А-о-и-я-о… — многоголосая безликая женская песня зазвучала в голове чуть громче. Она почувствовала, как опять проваливается в неминуемый сон.
— Са-аске, — прохрипела.
— Несу, несу, сейчас.
Облизнула пересохшие губы.
…А-о-и-я-о-у…
— Открой рот, сейчас будешь пить чай, — с материнской строгостью заявил Саске. — Лавандовый. Скажи «а».
Сказать ничего не получилось. Но вот попить — да.
Свежий и успокаивающий аромат вдарил в нос и, казалось, сломал челюсть фантомному хору в голове.
Хвала небесам, — только и подумала Сакура.
И совсем-совсем тихое: а-о-и-я-о…
— Ты кричала во сне, — констатировал Саске. Чужой голос всё-таки заземлял. Кажется, и сам Учиха это почувствовал. — Стало быть, приснился кошмар. Но мы здесь, не переживай. Наруто за твоей едой отошёл.
— И уже пришёл! Ай, горячо! Миска перегрелась… Ну и ладно! Сакура-чан, послушай, мы такую вкуснятину тебе приготовили, ты не представляешь!.. — звуки возни. Хор в голове, казалось, громкости Наруто даже испугался, потому что, наконец, заткнулся. — Открой рот, а я тебе туда ложку положу… Можешь даже глаза не открывать… Вкусно, а? А-а-а, то-то же! Наконец-то я нашёл полезную оранжевую еду! Это мы тебе бататовую кашу сделали. Давай ещё ложечку! Ну давай, ты сможешь!.. Во-о-от, одну за меня… Хорошо! Одну за Саске… Тоже хорошо! Одну за сенсея… Отлично! Одну за Ино… Прекрасно! Так, за кого ещё можно? Э-э-э… Одна за нас! Да, одну за на-а-ас… И вторую за нас… Молодец! И давай третью тоже, совсем немного осталось… Молоде-е-ец! Вот мы и поели!
Сакура попыталась сказать «спасибо», но не получилось.
Послышался вздох в комнате.
— Так бывает, — голос приближающегося сенсея. — Дай-ка я тебя причешу, что ли… от лихорадки волосы потом ломкие, так хоть стричь не придётся, — она почувствовала аккуратное прикосновение щётки к голове. У сенсея оказались опытные нежные пальцы, ни один колтун не отозвался болью. — Тебе одну косичку сделать или две?
Но Сакура не успела попытаться ответить, потому что она
проваливалась
…
всё глубже,
А-о-и-я-о…
и глубже,
А-о-и-я-о-у…
и глубже…
А-о-и-я-о…
в полную темноту.
Мама, — с комом в горле подумала Сакура.
…И оказалась у подножья другого холма.
Его склоны были покаты, и сияли бледным грязным золотом ноября. Трава под босыми ногами казалась мягкой и влажной, но, как ни странно, холод не чувствовался.
Сакура с некоторым удивлением обнаружила себя в огромной белой пижаме с закатанными рукавами и штанинами. Кофта доходила ей почти до колен; тело утопало в ощутимо чужой одежде, как в слишком широком платье, скаля острые ключицы. Наверное, это принадлежало родственникам Саске, — заключила Сакура той частью себя, которая осознавала нахождение в лихорадочном сне. Она инстинктивно потрогала свою голову, — какое-то непривычное ощущение, связанное с ней, — и нащупала две косички сенсея, чуть расплетающиеся от отсутствия резинок на них.
Небо над головой висело тяжёлое, мутное и белое, как очень жирное молоко. На его фоне бледное золото выцветших трав и мокрая грязь выглядели ярче, чем им следовало бы, отчаяннее в принятии такой скверной и скучной погоды. Серый, полностью облетевший лес, высящийся вдали, только добавлял картине невысказанной скорби. Звенящая тишина простиралась вокруг.
Сакура не знала, куда идёт.
Она помнила: папу, маму, бабушку, сенсея, Ино, Саске и Наруто, что ей нравятся красный, умебоши и блинный торт со вкусом зелёного чая, и что ей категорически не нравится проигрывать.
Ноги двигались в сторону леса. Трава щадила ступни; под них не попадалось ни звериное дерьмо, ни колючки, ни лужи. И всё равно тишина давила, невидимыми ладонями опускаясь на плечи, всё норовила замедлить путь, всё хотела… напугать, наверное? Или соблазнить остаться с ней, в этой тишине, ведь спокойствие, особенно вечное, так дорого стоит.
— Ехала карета, — храбро затянула Сакура, как умела, то есть никак, но с решительностью. — По старому мосту… Мост развалился, карета — ко дну… Не жалко мне кареты, не жалко мне моста… А жалко мне принцессу и белого коня.