До слуха Захара долетели обрывки фраз:
— Ну так это же наша, одиннадцатая!
Это говорил Малинников.
— …об этом и речь, — гудел Платов. — Ну, а эту особу ты не помнишь?
Командир бригады обернулся к его жене, Анне Архиповне.
— Не помню, Федор Андреевич! Прямо скажу, не помню!
— Ну, а бой у Котельникова помнишь?
— Так я же там был ранен!
— Ну вот. И я тоже там был ранен, а потом в плен попал к белоказакам. Думал — уже все. Лежал в каком-то сарае, слышал разговоры, что нас скоро расстреляют. И тут вдруг тридцать третья кубанская, помнишь?
— Еще бы! Красные дьяволята!
— Не дьяволята, а дьяволы. Ворвались в хутор, вырубили всех казаков и вызволили нас. Ну так вот, а Анна Архиповна нас, раненых, принимала уже от тридцать третьей кубанской…
Захара так и тянуло дослушать, о чем они говорят, но тут его оттеснили, и он потерял нить разговора и снова стал следить за тем, как танцуют Прозоров и Настенька. Они продолжали кружиться. Захару даже почудилось, что Прозоров прижимает к себе Настеньку. А может, нет, может, ему просто показалось?
Потом оркестр смолк, и кто-то объявил, чтобы заходили в зал.
Захар, Настенька и Прозоров сели рядом. С самого начала заседания Настенька взяла в свои ладони руку Захара и не выпускала — поглаживала, перебирала его загрубевшие пальцы. Захар заметил, что Прозоров косит глаза на руки Настеньки.
После докладчика на трибуне появился горячий, скорый на слово молодой командир.
— Командование и политотдел бригады награждают лучших ударников стройки за своевременную подготовку казарм!
И он начал называть имена:
— Алексей Самородов! Федор Брендин!
Они поднялись, прошли к сцене, приняли какие-то свертки.
И вдруг Захар услышал:
— Товарищ Жернаков, Захар!
— Ну идите же, Захар, — подсказал Прозоров оцепеневшему соседу.
Захар вышел из ряда, приблизился к трибуне, принял подарок. И только тогда опомнился, когда сел рядом с Настенькой.
Настенька развернула сверток — и ахнула: там были новенькие хромовые сапоги.
— Только шпор не хватает, — улыбнулся Захар.
Прозоров пощупал кожу голенищ.
— Комсоставские!
ГЛАВА ПЯТАЯ
С Амура дул ледяной ветер, гнал поземку. Санную дорогу перемело. Идти было трудно — сухой, как песок, снег предательски расползался под ногами и не давал шагу ступить. Двигались гуськом. Каргополов, за ним Захар проминали след. По пятам плелись Настенька и Леля, закутанные в платки. Настенька не выдержала, взмолилась:
— Ой, дайте дух перевести! Сердце зашлось!
Постояли, отдышались.
— Это у тебя, Настя, от танцев с чужими молодыми людьми, — с мрачной назидательностью сказала Леля и накинулась на Захара: — Слушай, Зоря, почему ты разрешаешь ей весь вечер танцевать с этим красавчиком? Ей-богу, он ей голову вскружил! Меня не проведешь — я все вижу.
— Ерунду говоришь, Леля, — вступился Захар за жену. — Я знаю его, это хороший парень, военный инженер. Настенька у него работает.
— А чего ты мне объясняешь? — набросилась на него Леля. — Будто я сама не знаю! Они же ехали вместе целый месяц — от Москвы до Комсомольска. Ой, Зоря, хлопаешь ушами. Смотри, не прохлопай молодую жену.
На Лелю никто не обиделся: и Захар и Настенька хорошо знали ее грубоватое прямодушие. У барака Леля остановилась.
— Знаете что, ребята, ведь завтра выходной. Давайте зайдем к нам, поужинаем вместе. По секрету скажу — я зажилила у начальства бутылку портвейна!
— Молодец, Леля! — воскликнул Захар. — Не было бы Ивана и Настеньки, поцеловал бы я тебя!
— Кто? Ты, Зоря? Ой, удивил! Ты же трус, только храбришься! А вот я, когда целовала тебя — помнишь за медвежью шкуру? — не поглядела на Ивана.
В бараке стоял собачий холод, — дежурный спал, в железных печах едва теплился огонь. Каргополов и Захар быстро растопили печи, отругали дежурного, а через минуту Захар уже натягивал сапоги.
— Ты скажи, Иван, точно по ноге! — скрипя подошвами, кричал он Каргополову через дощатую перегородку. — Будто по заказу! Даже с запасцем на тонкую портянку.
— Оно так и есть, — отозвался из-за перегородки Каргополов. Он тоже надел сапоги. — Я сам сообщил размер твоей ноги.
Скоро они щеголяли перед молодыми женами в отличных комсоставских сапогах.
— Захару идут, — заметила Леля, — а тебе, Ванюша, нет, больно длинноногий ты, да и выправки у тебя никакой.