Леля уже орудовала у стола. На клочках газет и в шести тарелках появились куски хлеба, крупно нарезанная соленая кета — самый дешевый и популярный продукт, немного кетовой икры, соленые огурцы и капуста, липкие конфеты-подушечки, разномастные кружки и стаканы, какие только нашлись в квартире. А Иван уже тащил две доски и клал их на табуретки. Наконец все кое-как уместились за столом. Стаканами, вилками и ложками решили пользоваться поочередно.
Едва разлили спирт, как в кроватке послышался писк Наташки.
— Захарка, это она спиртишко требоват! — под общий хохот заявил Иванка-звеньевой.
— Кормить пора, — извиняющимся голосом сказала Настенька.
— Неси ее в нашу комнату!
Леля вскочила из-за стола, стараясь хоть чем-нибудь помочь Настеньке. Они вместе ушли в каргополовскую половину, и, когда приникшая к соску Наташка сладко зачмокала, глотая взахлеб, Леля оцепенела: она долго не сводила глаз с Наташкиного личика. Потом перевела взгляд на лицо Настеньки — бледное, посветлевшее, с запавшими, ставшими еще больше, еще темнее, полными тревожного счастья глазами. Леля села рядом на кровать, обняла Настеньку и горько расплакалась.
— Ты знаешь, врачи говорят, у меня не будет… Говорят, дистрофия какая-то. На почве голода в детстве. — Потом спохватилась, глотая слезы, сказала: — Извини, Настенька, тебе волноваться нельзя. Хорошо, хоть вот они будут иметь настоящее детство. — Одной рукой она вытирала глаза, другой нежно поглаживала одеяльце, в которое была завернута Наташка.
А в это время в соседней комнате неловко замолчали, не зная, удобно ли пить без тех, ради кого они собрались за этим столом.
— Ну, че, Захарка, командуй! — сказал, наконец, Иванка-звеньевой.
— Да, правда! — Захар поднял стакан. — Давайте выпьем.
— Дайте мне сказать, — потребовал Аниканов. — Без тостов неудобно. Откройте двери, чтобы станишница слышала. Настасья! — крикнул он. — И ты, Захар! По моим данным, это двадцать второй ребенок, который родился у нас, у комсомольцев призыва тридцать второго года. Так вот: пусть родится здесь столько же детишек, сколько приехало нас сюда. За будущих людей, которым жить в большом центре Дальнего Востока — в Комсомольске!
— А почему сам отстаешь? — с хитроватой мужицкой усмешкой спросил Брендин.
— Братцы, это не моя вина. Клавдия бастует, — под общий хохот оправдывался Аниканов.
— Ну ладно, давайте выпьем за здоровье Наташки, — вмешался Харламов, — а то этим перепалкам конца-края не будет.
Только выпили, как в наружную дверь кто-то постучал.
— Сиди, Захар, я открою, — сказал Каргополов.
За столом прислушались: кто пришел? О, знакомые голоса: мужественный баритон Прозорова и ломающийся, сдавленный голос Липского. Они долго раздевались и причесывались в коридоре, и все за столом сидели в молчаливом ожидании. Наконец инженеры вошли.
— А что, Захар, не привезли еще Анастасию Дмитриевну? — спросил Прозоров, оглядев разочарованно комнату. В руках он держал небольшой бумажный сверток.
— Привез, привез, Игорь Платонович. Она кормит Наташку, сейчас появится. Да вы садитесь, пожалуйста. Правда, обстановка у нас не совсем… — Захар смущенно усмехнулся, показывая на доски.
Прозоров и Липский с растерянным видом стояли посреди комнаты.
— А вы садитесь, — без обиняков пригласил Федя Брендин. — Чай, в своем отечестве…
Все сдержанно засмеялись. В это время вошла Настенька. Прозоров вспыхнул, но тотчас же взял себя в руки. Раскрасневшись от смущения, Настенька сказала:
— Извините, беспорядок у нас тут…
— Ничего, все хорошо, Анастасия Дмитриевна, — смягчая голос, проговорил Прозоров. — Мы к вам на минутку. Вот, пожалуйста. — Он протянул сверток Настеньке. — От нас с Леонидом Петровичем.
— Господи, зачем это! — Она робко приняла сверток.
— Это как раз то, чего не хватает у вас на столе, — сказал Липский и помог развернуть сверток. Бутылка кагора, коробка дорогих конфет, еще какая-то коробка, бархатная, с серебряной застежкой. Открыла ее Настенька, и вздох удивления вырвался у нее — набор серебряных вилок и ножей… шесть пар! Да, поистине только этого не хватало за скромным столом!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Под Новый год Андрей Аниканов получил письмо от отца. Оно было написано иносказательно, и не сразу сын разобрался в нем. Говорилось в письме о плохой погоде в Новочеркасске, о ломоте в пояснице, о том, что он, отец, теперь уже не строевой конь, а в конце спрашивал совета, не переселиться ли ему в Комсомольск?